Ну, а в выпускном классе с Леной случилось то, что частенько бывало с невестами. Особенно во времена, когда презики продавались только в аптеках, да и то кондовые, производства Баковской фабрики – такая уж гадость! Вот Лена и понадеялась, что все меры примет Вадим. А он – на то, что у подруги «безопасные дни». Так что очень скоро пойти в аптеку все же пришлось, но теперь уже в дорогую, валютную. Потому что модная диковинка под названием «тест на беременность» продавалась только там.
Лена с помощью англо-русского словаря перевела инструкцию и уже через десять минут триумфально предъявила Вадиму две «положительные» полосочки.
– И что это значит? – подозрительно спросил жених.
– Как что? – развеселилась невеста. – Что и следовало ожидать: залетели!
– Да ладно… – обалдело пробормотал Вадим. – Эта штука, наверно, брешет…
– Посмела б она, за такие-то деньги, брехать! – хмыкнула Лена.
Ей, в отличие от Вадима, было спокойно и даже весело: у них появится сынок! С такими же, как у любимого, голубыми глазами и милой складочкой вокруг пухлых губ!
– Черт, вот некстати, – продолжал хмуриться Вадим. – И с баблом, как назло, сейчас беда.
– А зачем бабло? – не поняла Лена. – На апельсины? Так их мне и предки купят, а рожать вроде пока бесплатно можно.
– Ты что, совсем дура? – ощетинился Вадим, причем зашипел так яростно, что подруга аж отступила: – Ты чего мне навязать хочешь?!
– Навязать? Я?!
– Собралась, что ли, выродка оставлять?!
– Как ты сказал? – опешила Леночка.
– Выродка! Отродье! – заорал Вадим – изо рта противно брызгала слюна. – Так оставляй, если хочешь! Только учти: я здесь ни при чем. Твой ребенок – твои и проблемы.
А Лена слушала – и никак не могла поверить. Ей, наверно, кажется. Не может Вадим – такой умный, такой любящий, такой тонкий – назвать их ребенка выродком! И, тем более, отродьем.
– Ты что, разве не видишь, какая фигня вокруг творится? – слегка сбавил тон любимый. – Работы нет, денег ноль, президент – пьянь. И у нас с тобой – ни кола ни двора, тебе вон только шестнадцать! А ты хоть представляешь, что такое грудной ребенок?!
– Не представляю, – вздохнула Леночка. – Но, мне кажется, это очень прикольно. Детишки – они такие забавные…
– Вот бред, – зажал уши Вадим, – даже слушать не хочу! – И сурово прибавил: – В общем, так, детка. На аборт я тебе бабок наскребу, выдам, а дальше действуй, как знаешь. А оставишь ублюдка – так пеняй на себя.
– Сам ты ублюдок, – тихо, но твердо проговорила Леночка.
– Какого дьявола я только с тобой связался… – простонал Вадим.
И ушел. Даже не взглянул, что подруга в слезах захлебывается. А она плакала еще долго. Оплакивала и свою первую любовь, и все те красивые стихи, что когда-то посвящал ей Вадим, и своего нерожденного голубоглазого сыночка, которого родной папа не захотел с первых дней его жизни…
А когда слезы кончились, она решила, твердо и навсегда: Вадима, предателя, больше не существует. И никаких денег на аборт она с него она не возьмет. Сама справится. Не маленькая. А поликлиник кругом полно.
И справилась бы, не попадись на ее пути въедливой гинекологички. Докторша, видите ли, решила заботу проявить – позвонила родителям по телефону из медкарты и сдала свою пациентку со всеми потрохами: «Беременность шесть недель, и если аборт, то на других внуков не рассчитывайте – резус-фактор у вашей дочери отрицательный, рожать больше не сможет».
Скандал дома поднялся ужасный. Мама в гневе швырнула о стену свою любимую вазу, папа впервые в жизни залепил дочке пощечину, а соседи стучали в стену куда настырнее, чем когда Лена мучила их бесконечными гаммами.
А когда еще одна изрядная порция слез (и откуда в организме столько воды берется?) была израсходована, предки вынесли вердикт: «Что ж. Раз так вышло, будешь рожать. Сама виновата. А с Вадима твоего мы алименты стребуем». Но тут уж уперлась дочка: с подлецом Вадиком у нее все кончено. Она больше не хочет его видеть. Никогда.
Вот так и получилось: Лене едва исполнилось семнадцать, а на руках уже крошечный ребеночек. Одна радость – школу все-таки закончить успела, хотя за аттестатом, под косыми взглядами бывших одноклассников, пришлось идти уже с ощутимым пузом.
– Что ж, Сальникова, ты меня разочаровала, – вздохнула на прощание педагог по специальности. – А ведь такие надежды подавала. Могла бы «Гран-при» получить…
– Получу еще, – заверила Лена.
– Смешно, – пожала плечами учительница. И равнодушно отвернулась от бывшей ученицы.
…И мудрая учительница, конечно, оказалась права. Разве до конкурсов теперь, когда у малыша вечно то грипп, то ветрянка? Разве до музыки, до игры, когда своего молока у Лены нет, а на дорогущие смеси постоянно не хватает денег?..
Инструмент в первый год новой жизни Лена даже не открывала: рев малыша да бесконечные родительские претензии – вот и вся музыка… И время пролетело мигом – лихорадочно, взбалмошно, бесполезно. А на второй год, когда сынуля немного подрос, Лена рискнула подать документы в музучилище – конечно, уже не в престижную Гнесинку, а в обычное, попроще. И, только на старых знаниях, неожиданно поступила – не зря же когда-то педагоги хвалили «потенциал». Но мелькнувшая было мечта, что «Гран-при» от нее все-таки не уйдет, быстро покрылась прахом. Сынок по-прежнему бесконечно болел, по разу в неделю в клочья изрывал одежки и постоянно требовал то бананов, то новых игрушек. А родители с неустанным занудством пеняли, что в стране дефолт на дефолте, они уже не юны, а на их руках – безработная дочь с ребенком. В такой обстановке, ясное дело, не до конкурсных программ – пришлось учеников брать и за гроши мучить слух их жалкими гаммами и арпеджио. А еще подрабатывать в родном училище концертмейстером. И даже переписывать ноты, по десять центов за страничку…
Вот и вышло: ей целых двадцать два, а в активе лишь шестилетний сынок, диплом непрестижного музучилища да десятиметровая комната в родительской квартире. А бывшие одноклассники – кто в оркестре Большого театра, кто у Спивакова, а то и вовсе в Ла Скала. Не говоря уж об отдельных везунчиках, кто сольную карьеру сделал, вроде Женьки Котикова – у того вообще полный шоколад, сплошь гастроли по престижным площадкам, и, как пишет бульварная пресса, он только за один концерт в Доме музыки сто тысяч долларов заработал. А она, Лена, тоже подававшая немало надежд, – в итоге одна, без мужа, без денег, в позорной должности концертмейстера.
…Работать концертмейстером, особенно в учебных заведениях, на самом деле даже хуже, чем нянечкой в районной больнице. Постоянно приходится затыкать все дырки и за всеми подтирать. И если больничная нянька хотя бы на своих бестолковых пациентов рявкнуть может и, таким образом, сбросить стресс, – то ей, Лене, даже этот простейший способ заказан. В музыкальных училищах ведь все такие ранимые, творческие, тонко организованные – на них прикрикнешь, так они в депрессии из окна выкинутся, а ты потом отвечай. Вот и приходится молча терпеть, покуда студент-скрипач Иванов с тридцать восьмой попытки освоит первый концерт Чайковского. Или на семинарах по дирижированию, по сотне раз в день играть адажио Альбинони и беситься, что молодые дарования никак не могут попасть в такт… А в переменки хватать мобильник, мчаться в курилку и выслушивать недовольные донесения от мамы: что внук (увы, не особо любимый) опять набедокурил и разбил последнюю во всей квартире вазу (можно подумать, у них в семье кто-то кому-то цветы дарит). Или что из детского сада опять звонили – просят сдать очередные сто долларов «на благоустройство территории», и где их брать – решительно непонятно… А студентки, юные, модные, беззаботные (сама-то Лена уже давно чувствовала себя усталой и старой), покуривают рядышком, подслушивают ее телефонные разговоры и насмешливо переглядываются. Им и в голову не может прийти, что когда-то, совсем еще недавно, их незадачливая концертмейстерша сама постоянно моталась по музыкальным конкурсам и едва не выиграла «Гран-при»…
