Бедный — понятие относительное. Он находит достаточно денег, чтобы организовать новое путешествие. 12 апреля 1858 года он отправляется в Тунис. На этот раз в гордом одиночестве. О совместном путешествии с Максимом Дюканом не может идти и речи. После того как Максим настаивал на внесении поправок в текст «Госпожи Бовари», их дружба дала трещину. Без всякого сомнения, накануне его отъезда госпожа Флобер пустит слезу. К счастью, рядом с ней находится Ашиль, который залечит ее душевную рану. По правде говоря, этот отъезд нельзя было назвать чрезмерно веселым, но ему надо «на мавританские берега»
[195].
К тому времени между Парижем и Марселем уже была построена железная дорога. Путешествие длится более тридцати часов, но оно не кажется Гюставу слишком утомительным, если запасешься хорошей едой, что и делает Флобер. В Марселе он совершает привычное паломничество на улицу Дарс. «В Марселе я целые два дня чувствовал себя крайне одиноким»
[196]. Он слоняется по пользующимся дурной славой кварталам города, посещает театр и, наконец, садится на пароход, отправляющийся в «страну Югурта»
[197].
Это путешествие будет длиться два месяца. В немногих письмах, которые он посылает своим друзьям, нет и в помине того восторженного энтузиазма, который он испытывал во время предыдущей поездки на Восток. Он сходит на берег в местечке Стора в Алжире. Затем его путь лежит в Константину. Он едет на дилижансе в довольно сомнительной компании, состоящей из троицы мальтийцев и одного итальянца. «Они были пьяны, как поляки, воняли, как падаль, и рычали, как тигры»
[198].
В Константине Гюстава пригласил к себе начальник почтового ведомства. К своему удивлению, он узнаёт, что и здесь читают его «Госпожу Бовари»! Это путешествие, признаётся Флобер, весьма его забавляет, но он совсем не думает о своем романе. По привычке ему не терпится набраться впечатлений и проникнуться красотой местного пейзажа, видов и сцен повседневной жизни, смешных или удивительных. И вот он уже в Карфагене или же, вернее, на том месте, где когда-то располагался этот город. Флобер изучает его с дотошностью и огромным любопытством: «Я исходил Карфаген вдоль и поперек, в любое время дня и ночи»
[199]. Бизерта очаровывает его своим шармом «восточной Венеции». И всё же церемония целования руки бея, местного правителя, на которой он присутствует, покоробила его. «Лицемерие одинаково повсюду, — пишет он в своем „Путешествии в Карфаген“, — нетерпимость рамадана напомнила мне Великий пост у католиков»
[200].
Записи, которые он делает в своих блокнотах, письма, которые посылает, оставляют такое впечатление, будто бы он стал менее терпелив после предыдущего путешествия и испытывает какое-то легкое недомогание. По его мнению, европейцы, колонисты и приравненные к ним лица глуповаты, коренных же жителей он и вовсе высмеивает: «Вот как тунисские арабы лечатся от сифилиса: они совокупляются с ослом. Здесь повсеместно предаются безудержному скотоложеству. Монтескье отнес бы это за счет климата»
[201]. Можно предположить, что писатель умышленно или нет, но старается набраться впечатлений от диких и жестоких картин тамошней повседневной жизни, чтобы перенести их на страницы своего будущего романа «Саламбо». В местном пейзаже он, в стремлении воспроизвести давно ушедшие времена, ищет сходство с теми картинами, которые складываются в его голове.
Во время продолжительной поездки на лошадях в Тестур, Кефф и Рьефф Гюстав находится под впечатлением местных обычаев, наслаждается турецкими банями, массажами, ночами, проведенными в палатках бедуинов. Это путешествие восстанавливает его душевное равновесие: он увидел все, что хотел увидеть. Он чувствует себя «в самом веселом расположении духа и здоровым, как бык»
[202].
Возвращение в Париж в летнюю жару оказывается довольно грустным мероприятием. Оно ставит точку не только на этом приятном и веселом приключении, но и на всех прочих путешествиях: никогда больше Флобер не отправится в столь дальние края. В Париже он вновь попадает в привычную атмосферу. Вот довольно узкий круг его общения: Жанна де Турбе, похоже, и в самом деле ставшая его любовницей, Эрнест Фейдо, Луиза Прадье, госпожа Сабатье, прозванная Президентшей, любовница известного промышленника Альфреда Моссельмана, подруга Теофиля Готье, советчица и муза Бодлера… Неделю спустя Флобер возвращается в Круассе, приняв твердое решение больше не сниматься с места. «Чтобы вся природная энергия, которую я в избытке накопил, вылилась на страницы моей книги»
[203]. Его ждет титанический труд. Снова погрузившись в рукопись этого произведения, которое все еще носит название «Карфаген», он приходит в ужас. Текст никуда не годится. Все надо начинать заново. Он уже предвидит, что на все ему понадобится два или; и года работы. Ему больше всего хочется, чтобы в этот период никто не заводил бы с ним речь о книге. По его словам, он охотно бы разослал письма с сообщением о своей смерти. Что же касается общения с читателями или будущей публикации своего романа, то на него не надо рассчитывать: «Как и в прошлом, я буду писать для себя, и только для себя одного… Я уверен, что то, чем я занимаюсь, не будет иметь никакого успеха. Тем лучше! Мне на это трижды плевать…»
[204]
И вот, наконец, для Флобера начинается сладкая каторга творческих поисков. С этой невероятной книгой, с этой абсолютной пустотой, которую он хочет облечь в невиданные литературные одежды, чтобы «дать людям язык, на котором они не думали»
[205], писатель постоянно ходит по краю пропасти. Роман «Саламбо» в понимании автора — это произведение, представляющее собой особую форму литературного творчества. Флобер стремится создать свой неповторимый мир, не всегда принимая во внимание существующие и знакомые ему реалии. «Книга ни о чем, которая будет держаться на внутренней силе ее стиля». То, что начато в «Госпоже Бовари», он реализует в «Саламбо». По правде говоря, история, изложенная в этой книге, не кажется нам интересной. Тем не менее мы находим в ней ряд «блестящих эпизодов», написанных благодаря богатому визуальному воображению автора, а также под впечатлением от чтения произведений маркиза де Сада, в творчестве которого, как отмечают в своем «Дневнике» братья де Гонкур, «есть какая-то неразгаданная и манящая тайна». «В поисках всякого рода мерзостных картин, — добавляют два знаменитых сплетника, — он радуется, увидев, как ассенизатор ест дерьмо»
[206]. Отметим, что наш Гюстав был уверен в том, что эта «парочка тявкающих болонок» испытывает к нему лучшие дружеские чувства.
