Вместе с моряками ходил в атаки и Дышинский, не уступал им в смелости и дерзости. По-другому вести себя он не мог. Иначе он перестал бы уважать себя как человека. Ходил в атаку, собравшись в один нервный комок, выбросив вперед четырехгранный штык и готовый сойтись с врагом грудь грудью. И не раз сходился в рукопашной. Не всегда бежали от них немцы. Нет. Особенно на первых порах. Враги были тоже опытными и решительными солдатами. Они тоже выскакивали из траншей и тоже двигались цепью навстречу морякам. В эти мгновения было уже не до раздумий и переживаний. Но он, как и все, знал, что их не спасет никто и ничто, кроме собственной веры и собственного мужества. Святая вера и святая ненависть к врагу влекла их на смерть, на победу. Скорей бы, скорей. Чей-то голос, поселившийся в Дышинском, неодолимо звал его вперед. Он хорошо помнит, как навстречу ему приближался белокурый немец, тоже что-то неистово кричащий. Рукопашная… И штык, податливо вошедший в грудь врага…
Человек делается неузнаваемым. Он сам не свой. Бьют друг друга прикладами, саперными лопатами, стреляют в упор, иногда одновременно. Колют штыками в голову, грудь, живот — куда придется. Душат, катаясь по земле. И как ужасные звуки из другого мира, до сознания доходят крики, мат, вопли. Для войны и то страшно.
От всего пережитого Владимир несколько дней не мог спать, все вспоминал по ночам в госпитале этот рукопашный бой, и ему казалось, что он еще продолжается. А по ночам его будили крики сонных — мат вперемежку с «ура» и «мама». И все-таки он был благодарен судьбе, что с первых дней попал в боевую семью бывших краснофлотцев, где хладнокровие, выдержка и удаль ценились высоко. И кровь, пролитая в тех тяжелых боях им и его друзьями, не пропала даром. На этом участке фронта противник был измотан, вскоре прекратил атаки и перешел к обороне.
— Вот ты спрашиваешь, как я познакомился с Дышинским? Изволь, слушай. — И Андрей Пчелинцев, теперь располневший, кряжистый сибиряк, затянувшись папироской, долго не выпускал дым. Закашлявшись, Пчелинцев слегка отвернулся в сторону, глаза его прищурились, словно он прицеливался, долго сидел молча и наконец заговорил: — Мы тогда располагались в Бекетовке. Там же был штаб нашей бригады. Часть разведчиков разместилась в доме Хлебниковых, находившемся рядом то ли с пекарней, то ли с хлебозаводом. Сам поселок Бекетовка располагался под горой, километрах в трех от переднего края. Положение было тяжелое, напряженное. Приход в то время в нашу роту Дышинского, с пополнением отобранных в стрелковых батальонах солдат и сержантов на место выбывших из строя разведчиков, как-то прошел незаметно.
После каждой проведенной операции командиром роты проводился разбор поиска, вскрывались и обсуждались допущенные промахи и ошибки. Несмотря на то что Дышинский был, как мы считали, новичком в нашем деле, он живо принимал участие в обсуждениях, стараясь докопаться до истины. За его дотошность, критические замечания к студенческое прошлое (к тому же стало известно, что в армию он ушел со 2-го курса института) Володю, с легкой руки Феди Антилова, прозвали Академиком. На это он не обижался, но и не отзывался на прозвище.
В ноябре нам долго не удавалось взять «языка». Тогда в роту прибыл начальник разведотдела 7-го стрелкового корпуса Герой Советского Союза майор Ватагин. Собрали всю роту разведчиков. Его разговор с нами был далеко не лицеприятный, и в конце беседы он в сердцах произнес: «Люди, не щадя жизни, гибнут в боях, а вы не можете взять «языка», боитесь поцарапаться! Вам верят, на вас надеются. А человеческое доверие — это, если хотите знать, и готовность умереть за других. Данные о противнике командованию нужны как воздух. — И он провел ребром ладони по шее. — Нам необходимо знать, что там происходит в «котле» у немцев».
Тут же, в присутствии Ватагина, командир роты организовал три разведгруппы и перед каждой поставил одну и ту же задачу — взять «языка». И с этого дня разведгруппы, меняясь круглые сутки, не покидали передний край. Время шло, а «языка» взять все не удавалось.
Вот в этот-то напряженный момент произошло важное событие в роте, которое принесло общую известность Володе Дышинскому, о нем заговорили.
Как-то, вернувшись вечером с переднего края, он предложил свой план проведения операции на приглянувшемся ему участке, по соседству, где мы наблюдали днем. Откровенно говоря, мы были с ним не согласны, так как уже дважды в этом районе проводили поиск, и все безрезультатно. Расстояние в этом месте между нашими и вражескими траншеями было небольшим, и немцы, как нам казалось, проявляли особую бдительность.
Осуждающе посмотрев на нас и не говоря никому больше ни слова, он после ужина с группой снова отправился на передний край. Чувствовалось, что слова Ватагина он воспринял и как лично к нему обращенные.
Вернулся в роту уже под утро и, наскоро передохнув, пошел к командиру роты. Вскоре нам стало известно, что ему было поручено возглавить разведгруппу. Вот так я впервые и попал под его командование.
Запомнился мне этот день еще и вот чем. Всю вторую половину дня наш передний край беспрерывно бомбили. Бомбардировщики Ю-87 шли вал за валом — не успевала отбомбиться одна группа, как уже на подходе другая. Бомбили и Бекетовку. Грохот, треск, свист бомб, тяжелых осколков, летящих с каким-то фырканьем, наполняли пространство, разрывали воздух на части.
Мы укрывались в траншее и были очевидцами, как от сотрясения рушились дома, заваливались землянки и траншеи.
Когда фашистские стервятники улетали, мы помогали откапывать людей и многих спасли. Очень много было убитых. Разве можно забыть истошный крик солдата: «Ой, мама, до чего же больно!» Это откопали солдата, а у него обеих ног выше колена как не бывало. Самое главное, самое страшное состоит в том, что смотришь на раненого и чувствуешь свое бессилие — уже ничем не можешь ему помочь.
Андрей Пчелинцев замолчал и долго сидел, не произнося ни слова. Я его понимал и не беспокоил. Наконец, он, словно опомнившись, вздохнул, пристально посмотрел на меня и продолжал:
— Группа была небольшая — разведчики Дандыбаев, Юра Серов, Володя Крохин, Сашка Шашкин, Володя Дышинский и я. Под вечер к нам присоединились два опытных сапера, которые и до этого часто сопровождали нас.
Ребята по добрались хорошие. Мы уже сдружились — а это для разведки, сам знаешь, важное дело.
Нартай Дандыбаев — казах, чудесный парень. Темнолицый, жилистый, среднего роста, шустрый. Волосы черные и жесткие, с зачесом на правую сторону. Губы тонкие, разрез рта прямой. Подбородок крепкий, уши слегка прижаты — в общем, как барс. Он и ходил какой-то крадущейся походкой.
Володя Крохин — высокий, прямой, худощавый. Внешне не привлекательный, лицо в конопушках, несмотря на осень. Походка на вид неустойчивая, нетвердая. Идет, словно пьяный. Так и думаешь, вот-вот упадет. Но мыто знали его как физически крепкого, общительного и добродушного парня. Да, еще пел красиво.
Саша Шашкин — ленинградец. Плотного телосложения, чуть выше среднего роста, ходил с приседанием. Крупны е черты лица со шрамом от осколка ручной гранаты на левой щеке, большие спокойные глаза, курносый нос, на подбородке большая ямка — палец и тот без труда уместится. Это не парень, а огонь. Придиристый, вспыльчивый. Его как-то все сторонились, но я с ним очень подружился. Он меня от смерти спас. Но это уже тема для другого разговора.
