…Первоначально встречи великого князя и балерины были случайными. Но чем дальше, тем больше разгорались их чувства. Будучи летом в Красном Селе, наследник часто приходил на представления, находя время для разговора с Кшесинской. О его чувствах можно судить по дневнику за 1890 год.
«10 июля, вторник: Был в театре, ходил на сцену.
17 июля, вторник: Кшесинская 2-я мне положительно очень нравится.
30 июля, понедельник: Разговаривал с маленькой Кшесинской через окно.
31 июля, вторник: После закуски в последний раз заехал в милый Красносельский театр. Простился с Кшесинской.
1 августа, среда: В 12 часов было освящение штандартов. Стояние у театра дразнило воспоминания».
Дальнейшее известно: вскоре наследник уехал на Восток. По возвращении его встречи с Кшесинской возобновились. Они вместе совершали прогулки по городу. Во время одной из таких прогулок балерина простудилась (на глазу вскочил фурункул), и Николай приехал ее навестить. Он стал для нее просто Ники. С тех пор встречи приняли регулярный характер: он приезжал к своей возлюбленной по вечерам. Навещать балерину стали и другие члены дома Романовых — Георгий, Александр, Сергей Михайловичи. Последний годы спустя стал ее гражданским мужем… Наследник привозил подарки, которые «Маля» Кшесинская, дабы его не огорчать (как она сама писала) — принимала. Постепенно их роман оброс странными подробностями, в которых правда соседствовала с выдумками. Известный столичный издатель и меценат, «петербургский король Лир» А. С. Суворин писал в дневнике, что их встречи происходят на квартире ее родителей, «которые устраняются и притворяются, что ничего не знают». 8 февраля 1893 года Суворин отметил в дневнике, что цесаревич не нанимает своей пассии квартиры «и ругает родителя, который держит ее ребенком, хотя 25 лет. Очень неразговорчив, вообще сер, пьет коньяк и сидит у Кшесинской по пять-шесть часов, так что очень скучает и жалуется на скуку».
Сплетня рождает сплетню, слух — слух. Не прошло и двух недель после того, как Суворин занес в дневник информацию о связи наследника и Кшесинской, а его родственник — некий А. П. Коломнин в беседе с хозяйкой «правого» салона А. В. Богданович, перепутав возраст балерины и подчеркнув, что она «не красивая, не грациозная, но миловидная, очень живая, вертлявая», заявил, что цесаревич упросил отца «два года не жениться». А. В. Богданович, в свою очередь, не замедлила занести его слова в свой дневник. Высокопоставленный Петербург гудел как растревоженный улей, истории множились и передавались из уст в уста. Убежденный в необходимости скорейшей женитьбы цесаревича, член военно-учебного комитета Главного штаба Г. И. Бобриков рассказывал своей конфидентке А. В. Богданович, будто Николай писал Кшесинской о том, что скоро закончит поститься («говеть») «и тогда с ней „заживут генералами“», что «Кшесинская очень заважничала с тех пор, как находится для les bonnes grâces» [особых милостей]. Все эти рассказы, очевидно, не способствовали укреплению популярности наследника престола, который представал в них человеком, не соответствующим своему высокому положению. Вопрос о женитьбе на М. Кшесинской, разумеется, и не поднимался. Создавалось странное положение, которое необходимо было скорейшим образом исправить. Понимал это и сам великий князь.
«В один из вечеров, когда наследник засиделся у меня почти что до утра, — вспоминала М. Ф. Кшесинская, — он мне сказал, что уезжает за границу для свидания с принцессой Алисой Гессенской, с которой его хотят сватать. Впоследствии мы не раз говорили о неизбежности его брака и о неизбежности нашей разлуки. Часто наследник привозил с собой свои дневники, которые он вел изо дня в день, и читал мне те места, где он писал о своих переживаниях, о своих чувствах ко мне, о тех, которые он питает к принцессе Алисе. Мною он был очень увлечен, ему нравилась обстановка наших встреч, и меня он, безусловно, горячо любил. Вначале он относился к принцессе как-то безразлично, к помолвке и к браку — как к неизбежной необходимости. Но от меня не скрыл затем, что из всех тех, кого ему прочили в невесты, он ее считал наиболее подходящей, и что к ней его влекло все больше и больше, что она будет его избранницей, если на то последует родительское разрешение».
Сейчас трудно сказать, как все было на самом деле — ведь Кшесинская, подчеркнув безусловную любовь к ней цесаревича, лишь изложила общеизвестную версию. Но общеизвестная не значит неверная. Вопрос о женитьбе старшего сына на Алисе Гессенской давно волновал императора, не сразу решившегося дать свое согласие. Брак наследника — событие политическое, любовь не может рассматриваться как основное условие для его заключения.
О возможности брака наследника русского престола и принцессы Алисы заговорили еще в конце 1888 года. Английские газеты много писали тогда о предстоящем визите в Россию великого герцога Гессенского и его младшей дочери, внучки королевы Виктории, о том, что этот брак станет залогом сближения России и Англии. Для русского Министерства иностранных дел подобные утверждения иностранной прессы были важным политическим симптомом, требовавшим внимания и изучения. Тем более что дядя наследника престола, брат императора Александра III великий князь Сергей Александрович был женат на старшей сестре Алисы и очень содействовал развитию матримониальных планов, предполагавших женитьбу племянника на принцессе Гессенского дома. В начале января 1889 года министр иностранных дел Н. К. Гирc доложил Александру III о проектах и предположениях, рассматриваемых в английских газетах. Император удивился: «Об этом я в первый раз слышу; вел[икий] герцог, действительно, собирается сюда с дочерью постом, но о свадьбе я не думал»
[35].
Прожекты оказались преждевременными. Но только в той части, что касались принцессы Алисы. Затем речь зашла о принцессе Прусской, младшей сестре императора Вильгельма II. Вопрос о браке с представительницей дома Гогенцоллернов в то время рассматривался всерьез. В ноябре 1888 года, когда цесаревич приезжал в Берлин, на ужине у русского посла графа П. А. Шувалова Вильгельм II громко сказал, что очень желал бы этого союза. Великий князь заявленного не слышал, но супруга графа слова Вильгельма ему передала. Александр III в принципе ничего не имел против этого брака, его пугала болезнь отца германского кайзера — императора Фридриха, умершего от рака. «Я навел справки, — объяснил Александр III своему министру иностранных дел, — император [Вильгельм] сам болен и, может быть, кровь всего семейства заражена, а это было бы ужасно; и потом вообще для Никса мне больно и тяжело подумать о браке единственно с политической точки зрения»
[36].
Так сугубый политический расчет был отвергнут: император показал себя заботливым отцом в не меньшей степени, чем прагматически настроенным государем. Но ответа на вопрос: что делать с женитьбой цесаревича, так и не было. Н. К. Гирс дипломатично отложил его на неопределенное будущее, признав сложность выбора решения для императора-отца, с одной стороны, желавшего счастья любимому сыну, а с другой — вынужденного учитывать интересы России. «Тут решение слишком трудно, — говорил Гирс, — и лучше предоставить его Провидению, которое внушит Николаю Александровичу самый подходящий выбор»
[37]. Здесь мы снова сталкиваемся с идеей Провидения (или Промысла): в нашем случае именно оно и должно было внушить цесаревичу, кто достоин стать его невестой! Хотя министр иностранных дел уже тогда высказывал предположение, что женой наследника русского престола станет именно Алиса Гессенская.
