Когда они добрались до Думы и Дима скрылся в бюро пропусков, стало еще хуже. Надя болталась подле, путалась под ногами у озабоченных, как правило, хорошо одетых прохожих, наблюдала за Полуяновым сквозь огромные окна. В бюро пропусков толпился самый разношерстный народ: и восточные люди в папахах, и тетки в цветистых провинциальных костюмах, и бабульки с авоськами. Надя вздрагивала, когда кто-то из посетителей оказывался слишком близко от Димы. Вдруг в его руках нож?! Она так нервничала, что мент, стоящий у входа в парламент, принялся буравить ее подозрительным взглядом. Пришлось отойти подальше, пока с проверкой документов не прицепился. Руки у Нади дрожали, вдоль позвоночника бегал противный холодок. И все – до одного! – прохожие казались замаскировавшимися врагами. Почему, ну почему она не отговорила Полуянова ехать в эту чертову Думу?!
Дима
До того момента, пока он не переступил порог Думы, он был почти уверен: они его остановят.
Остановит Котов. Точнее, люди Котова.
Мысль об этом не покидала его всю дорогу. И даже когда он приехал в центр и шел по тихому Георгиевскому переулку к думскому бюро пропусков. И когда вошел внутрь и встал в очередь к одному из окошек. И когда протянул заокошечной милиционерше паспорт. И когда она долго листала документ и что-то набивала на клавиатуре компьютера, и даже когда уже выбросила назад Димин “серпастый-молотастый” вместе с двумя бланками пропуска. “Вот сейчас, – билась мысль. – Кто-то из посетителей. Может быть, этот щеголеватый мужчина в кожаном пальто, с кожаным бриф-кейсом… Или этот полусумасшедший в красных шароварах и ушанке… А может, этот якобы лейтенант внутренней службы…"
Но нет, Полуянова беспрепятственно выпустили из бюро пропусков. Он сделал десять шагов по переулку и вошел в стеклянные двери входа для посетителей. Оставался последний рубеж: проходная. Старлей-кагэбэшник взял Димин паспорт. Остро глянул на его лицо – затем в фотографию. И снова – на лицо и в фотографию. Потом внимательно пролистал паспорт: из начала в конец, задерживаясь на каждой странице. Дима хотел было пошутить – но во рту, оказывается, все пересохло. Чтобы охранник не различил его волнения, он смотрел в сторону.
"Достаньте все из карманов, положите на стол”.
Полуянов выложил на стол первым делом удостоверение с золотой надписью “Пресса”, затем зажигалку, сигареты, ключи, блокнот, “Паркер”. И два диктофона. Первый, большой, он попросил вчера у вечной своей палочки-выручалочки Сани. Его Дима намеревался демонстративно выложить на стол в кабинете Котова – а потом также демонстративно выключить: мол, разговор у нас не для записи. Второй диктофон – свой, маленький, – журналист думал включить тайно, в кармане куртки, в тот момент, когда он будет входить в кабинет депутата – и потом, естественно, не выключать.
Постовой открыл первый диктофон, вынул кассету, заглянул в механизм. Затем вытащил батарейки, осмотрел их, вставил обратно. Те же операции проделал со вторым диктофоном.
"Проходите через рамку, забирайте вещи”.
Полуянов прошел сквозь самолетную рамку. Стал неторопливо, чтобы руки не дрогнули, собирать свои вещи со стола.
"Возьмите. – Старлей протянул паспорт с вложенным в него одним листочком. – Перед уходом пропуск отметьте”.
Едва Дима отошел от старлея на три шага, как почувствовал удивительное освобождение от чувства опасности. “Ну, вот я и внутри. Странно… Все кончилось… – пронеслось в голове. – Здесь меня никто не тронет, с такой-то охраной… Как же они меня пропустили? Как славно!..” Только сейчас, когда опасность миновала, он почувствовал, в каком, оказывается, напряжении он был все последние полтора часа, пока добирался от Люберец до Думы. “Они нас упустили еще в Питере, – облегченно подумал он. – Упустили – а потом так и не нашли. Мы здорово спрятались. И Сашка – молодец, не проболтался”.
Увлеченный своими эйфорическими мыслями, Дима даже не заметил, как миновал стеклянный коридор-кишку, соединяющий новое здание бывшего Госплана (в Георгиевском переулке) и старое, в Охотном Ряду.
"Наверное, Котов специально дал команду меня не трогать. Он согласился встретиться со мной, потому что понял: я многое знаю. А согласившись на встречу, косвенно признал, что он в этом деле замешан. И у него, наверное, есть своя легенда: что тогда, двадцать пять лет назад, случилось. И он ее, эту легенду, будет теперь мне впаривать…. Ну-ну. Послушаем, послушаем…"
Полуянов поднялся по парадной думской лестнице, под сенью гигантской хрустальной люстры, на второй этаж. Телевизионщики с парочкой камер устанавливали свет. Группка коллег-журналеров в свитерах травила байки. Он не знал среди них никого. Прошествовали двое важных мужчин в дорогих костюмах и галстуках. По лестнице процокала каблучками парочка немолодых вышколенных секретарш.
Дима вызвал лифт. Кабина немедленно открыла двери. Он вошел, нажал кнопку четвертого этажа. Глянул на часы. Одиннадцать сорок три. Уверенность, что у него все получится (впервые посетившая Полуянова вчера, после звонка Котову), снова охватила его.
Лифт остановился. Журналист вышел на четвертом этаже. Повернул направо. Длинный коридор был совершенно пуст. Звуки шагов заглушала ковровая дорожка. На массивных дверях золотом блистали номера. Рядом со многими имелись внушительные таблички с именами и должностями хозяев.
Вот и номер четыреста семидесятый. Дверь полуоткрыта. Рядом с нею – деревянная доска с золотистыми буквами: “КОТОВ Константин Семенович”. А ниже:
"Заместитель председателя Комитета по бюджету и финансам”. Дима сунул руку в карман, включил свой маленький диктофончик на запись. Никакого плана беседы у него не было. “Пусть разговор идет как идет, – решил журналист. – Мне главное – выслушать его версию”. Он толкнул дверь.
Дима оказался в крохотном, не более шести метров, предбаннике секретарши. Здесь никого не было. На столе – пачки документов, иные в кожаных папках, иные в аккуратных стопках. Письменный прибор, календарь, часы. Четыре телефона, разных цветов. Книжный шкаф, в нем парадно – политические книги. Здесь была еще одна дверь – она вела, очевидно, в кабинет Котова. Дверь в котовский кабинет плотно закрыта, из-за нее не доносится ни звука.
Вдруг зазвенел один из телефонов на секретарском столе. Звонок резкий, частый, противный. Дима вздрогнул. Подошел к двери в кабинет Котова. Секретарский телефон все звонил и звонил. Полуянов, не постучав, открыл дверь. Изобразил на лице дежурно-снисходительную улыбку. Вошел. Звонок продолжал надрываться.
В первый момент Полуянов подумал, что в котовском кабинете тоже никого нет. Ярко горят люстры. Массивное хозяйское кресло из зеленой кожи пусто. На стопки бумаг брошены очки дужкой вверх. Включен стоящий на столе компьютер. За креслом – российский флаг, на стене – фотографический портрет президента.
А телефон в прихожей все звонит… И тут Димин взгляд споткнулся о что-то, резко диссонирующее со спокойно-державным стилем помещения. Что-то нелепое, ненужное, странное и страшное лежало на полу, на полпути от хозяйского стола к двери. Что-то, на что и смотреть-то сил не было… Полуянов, внутренне холодея, перевел взгляд на пол. На ковре, навзничь, раскинув руки, лежал человек. Пиджак расстегнут, галстук сбился на бок. На груди, на синей рубашке, – красное пятно. Оно на глазах набухает, увеличивается в размерах. И еще одно темно-алое пятно – между подбородком и воротом рубашки. Из него, пульсируя, булькая, пузырясь, кровь вытекает на темно-зеленый ковер. Возле головы человека уже образовалась лужа, и она с каждой секундой становится все больше. Лицо спокойно, умиротворенно, мертвенно-бледно. Застылость лица не оставляет никаких сомнений: человек мертв. Лицо известно Диме, он видел его вчера на фотографии в Интернете. Это – Котов.
