Буду очень рад узнать ваше мнение по всем этим вопросам.
Два номера «Освобождения» производят очень благоприятное впечатление. От всей души желаю успешного развития вашему журналу и вашей группе.
15 апреля 1931 г.
Милый мой!
Не писал тебе несколько дней, так как был целиком поглощен книгой
[497]. Подготовил еще три главы. Одну посылаю сегодня для перевода. Две других — в течение ближайших дней. Для писания статей или циркулярных писем у меня сейчас времени нет и в ближайшие два-три месяца «не предвидится». Я хочу поэтому насчет ряда принципиальных и практических вопросов интернациональной левой поговорить в этом письме с тем, чтобы ты использовал его в той или другой форме в отношении всех тех товарищей, которых могут интересовать высказанные здесь соображения.
1. Брандерлианцы говорят, что мы — «секта», тогда как они стоят за «массовое движение». Вообще говоря, это есть классическое обвинение, которое меньшевики предъявляли большевикам. В период контрреволюции меньшевики приспособлялись, отчасти просто примазывались ко всем и всяким формам рабочего движения, большевики отбирали и воспитывали кадры. В другой обстановке, в других условиях, на другой ступени развития, но в этом именно состоит сейчас противоположность между левой и правой оппозицией. Громадное отличие нынешней обстановки состоит в том, что, кроме левой и правой оппозиций, существует официальная партия, которая в разных странах представляет разную силу, но в общем все же является гигантским фактором мирового рабочего движения. Полное непонимание этого Урбансом, половинчатое понимание этого Навиллем и делает их позицию бесплодной. Официальная партия, особенно в Германии, представляет собой огромный фактор; но нужно отдать себе ясный отчет в совершенно особенной природе этого факта. Что составляет силу германской компартии? а) глубокий социально-национальный кризис в Германии, б) традиция Октябрьской революции и прежде всего существование СССР. Оба этих фактора очень важны, но их недостаточно для того, чтобы создать «душу» партии. Устойчивость партии, ее самостоятельная сила определяются внутренней идейной связью кадров и их на опыте, проверенном авторитете в глазах масс. Именно этот элемент партии в нынешнем Коминтерне, в том числе и в германской партии, чрезвычайно слаб, и слабость эта лучше всего выражается фигурой Тельмана. Если представить себе на минуту, что СССР не существует, что германская компартия лишается официальной поддержки, то нетрудно понять, что и в германской партии немедленно начнется величайший идейный разброд и организационный распад. В лице Тельмана верят Советскому государству и Октябрьской революции. Без этих двух опор — тельмановский аппарат есть пустое место.
В проекте платформы подробно характеризуется состояние ВКП, которая целиком держится на административном аппарате. Внутренняя идеологическая спайка сейчас настолько формальна и противоречива, что при первом серьезном толчке партия распадется на несколько частей. Мы видим, таким образом, в составе Коминтерна по крайней мере две огромные организации, которые сильны как организации, но крайне слабы как партии. Именно этим определяется — на ближайший период — наша роль как фракции по отношению к официальной партии. Мы создаем в первую голову предпосылки и элементы кристаллизации внутри самой официальной партии. Мы создаем кадры. Секта мы или не секта — это определяется не количеством тех элементов, которые собрались вокруг нашего знамени на сегодняшний день (и даже не качеством этих элементов, ибо далеко не все они лучшего качества!), а совокупностью тех программных, тактических и организационных идей, которые данная группа вносит в движение. Борьба левой оппозиции имеет поэтому на данной стадии в первую голову программный и принципиально-стратегический характер. Говорить: «Надо апеллировать к нуждам массы» и противопоставлять это общее место левой оппозиции — значит впадать в убийственную пошлость, ибо дело ведь о том и идет, с какими идеями обращаться к массе, под каким критерием вырабатывать требования, в том числе и частичные. В известный период сталинцы апеллировали в Китае к гигантским массам. Но с чем они апеллировали? С программой и методами меньшевизма. И они погубили революцию. Когда брандлерианцы говорят: «Мы не можем кормить немецких рабочих китайской революцией», то они показывают тем самым не свой мнимый реализм, а свою оппортунистическую подлость. Испанские коммунисты, которые не усвоили опыта и уроков китайской революции, могут погубить испанскую революцию. А когда революционная ситуация развернется в Германии, то немецкие рабочие предъявят спрос на кадры, которые всосали в плоть и кровь уроки русской, китайской и испанской революций. В то время как мы только начинаем воспитывать или перевоспитывать кадры, брандлерианцы противопоставляют воспитание кадров массовой работе. У них поэтому никогда не будет ни того ни другого. Не имея принципиальной установки в основных вопросах и не имея поэтому возможности действительно воспитывать и закалять кадры, они занимаются имитацией массовой работы. Но в этой области социал-демократия, с одной стороны, и компартия — с другой несравненно сильнее их. Самый тот факт, что отчаявшиеся брандлерианцы пытаются найти ответ на основные вопросы у нас, хотя бы половинчато и трусливо, намечает тот путь, каким будут складываться кадры левой оппозиции — не только за счет брандлерианцев, но в первую голову за счет официальной партии.
2. Брандлерианцы, Урбанс, Снивлит
[498] сходятся на том, что наша политика имеет сектантский характер. По существу, к ним приближаются Фрей
[499], Ландау и Навилль, только они отчасти не додумывают, отчасти не договаривают свою мысль до конца. Возьмем Урбанса. Он уже не раз повторял в своей газете: «Левая оппозиция требует, чтобы признавали каждую запятую Троцкого». Можно только поблагодарить Урбанса за эту открытую и ясную постановку вопроса. Разумные и серьезные работники левой оппозиции не должны стесняться поднимать вопрос и в этой плоскости, раз он так поставлен противниками. С Урбансом у нас расхождение ни больше ни меньше как о классовой природе СССР, о том, партия ли мы или фракция и должны ли мы в момент военной опасности быть на стороне СССР или только открывать дискуссию, на чьей мы стороне: на стороне ли контрреволюционного Китая или советской республики. Эти вопросы Урбанс называет «запятой Троцкого». Этим самым он обнаруживает величайшее свое легкомыслие, богемский или люмпен-пролетарский цинизм. Он показывает, что дело для него сводится к его лавочке, а вовсе не к основным проблемам мировой революции. Но мало этого. Говоря о запятой Троцкого, Урбанс игнорирует русскую оппозицию и весь ее опыт, всю ее борьбу на разные фронты, как и ее платформу. Наше непримиримое отношение к мясниковщине, наш раскол с сапроновцами — все это «запятая Троцкого»? А те сотни тысяч старых и молодых революционеров с большим опытом, которые годы проводят в тюрьмах и ссылке, причем и в тюрьмах продолжают борьбу с сапроновщиной, — неужели же они все это делают из-за «запятой Троцкого»? Стыд и срам!
