Наконец, если, по мнению Урбанса, дело сводится к запятой, то какое же он имеет право из-за одного знака препинания рвать с интернациональной левой и оставаться вне ее рядов? Его позиция создана из идейного шарлатанства и из идейного авантюризма.
Нужно ли останавливаться на Снивлите? Он клянется, что не имеет ничего общего со II Интернационалом. Но мы клятвам не верим. Он работает рука об руку с Роланд Голст
[500] и поддерживает по всей линии Монатта, систематически перепечатывая его статьи. Роланд Голст стоит за объединение II и III Интернационалов. Монатт стоит между реформистами и коммунистами, ближе к реформистам, чем к коммунистам, блокируется с реформистами против коммунистов, а Снивлит блокируется с Монаттом и Роланд Голст против нас. И, чтобы оправдать эту прямую измену коммунизму, Снивлит говорит: «У нас требуют признания каждой запятой Троцкого». Что это значит? Это значит, что Снивлиту приходится оправдываться перед частью собственных рабочих в том, почему он работает с Роланд Голст, а не с революционерами. Вместо того чтобы честно ответить: «Мне Роланд Голст по всем основным вопросам ближе, чем эти люди», Снивлит говорит: «Там требуют присяги знаком препинания». Разве же это не чистейшее шарлатанство?
Разве же можно брать всерьез людей, которые так рассуждают? Или еще хуже: разве можно уважать рабочих политиков, которые таким образом втирают очки рабочим?
3. В замечаниях брандлерианцев есть один пункт, действительно заслуживающий внимания. Они обвиняют нас в том, что мы не дали до сих пор конкретного анализа германской ситуации 1923 года. Само по себе это верно. Я уже не раз настаивал перед немецкими товарищами на необходимости произвести такую работу. Сам я в ближайшее время совершенно лишен возможности ею заняться. Но как же я лично пришел к своим выводам без «конкретного анализа» немецкой обстановки 1923 года? Очень просто: я занимался этой оценкой не задним числом, а политически переживал обстановку 1923 года, следя за ней по газетам, по беседам с немецкими товарищами и пр. Мое представление о немецкой обстановке складывалось так же, как и мое представление о русской обстановке в 1905 и 1917 гг. Разумеется, теперь, задним числом, особенно поскольку дело идет о молодом поколении, надо уже теоретически восстановить тогдашнюю обстановку с цифрами и фактами в руках. Эту работу левая оппозиция должна проделать, и она ее проделает. Но здесь мы опять-таки разойдемся с брандлерианцами так же, как расходимся по всем остальным основным вопросам мирового развития. Тальгеймер с ученым видом оценивает обстановку 1923 года. Но разве он что-нибудь понял в китайской обстановке 1927 года? Или в русской обстановке периода правоцентристского курса? Или в английской обстановке периода англо-русского комитета? Разве у него есть отношение к проблеме так наз[ываемой] перманентной революции, которая приобретает сейчас жгучий характер в Испании? Брандлерианцам всегда будет казаться, что их недобросовестно обвиняют за 1923 год, потому что они сохранили и еще углубили свои оппортунистические критерии в 1931 году.
4. Фрей, Ландау, в значительной мере Навилль вырабатывают для себя новый политический паспорт исключительного глубокомыслия: в политике-де они согласны с Троцким, но вот организационные методы его плохи. Ни один из них не дал себе труда ясно и точно формулировать на бумаге, что, собственно, он понимает под «организационными методами». […]
[501] группа «Прометео» выработала такие тезисы, которые отбрасывают ее по существу назад к домарксову социализму. Сейчас в Германии коммунисты обязаны развернуть бешеную наступательную кампанию под лозунгами демократии и на этой основе отвоевать рабочих у республиканцев и социалистов. Позиция бордигистов, если бы ее усвоили испанские товарищи, означала бы гибель испанской революции. По этой линии нужен беспощадный отпор. Мы не можем нести и тени ответственности за эту сектантскую и полуанархическую реакцию. Мы были бы изменниками, если бы протянули мизинец этим предрассудкам. Что же делает Ландау? Он пытается блокироваться с бордигистами против основного ядра интернациональной оппозиции. Потому ли, что он согласен с бордигистами в вопросе о демократии? Ах нет. Ландау не до этого. Он озабочен исправлением организационных нравов Троцкого, и ему поэтому нужны союзники. Все дело объясняется организационными потребностями Ландау.
5. Конечно, Ландау скажет: у нас есть с бордигистами серьезные разногласия, но… и т. д. и т. д. Это ведь песня всех оппортунистов и всех авантюристов. «Разногласия не мешают совместной работе». Ведь Ландау так либерален, великодушен и широк… когда дело касается Италии, Испании, Китая. Но, увы, все меняется, когда дело касается Лейпцига или Гамбурга. Ландау есть тип национально-кружкового сектанта, который легко принимает покровительственную окраску и имитирует интернационализм. Но эта окраска спадает с него при первом воздействии серьезного опыта и серьезной критики.
6. Увенчание своей теории (т. е. той теории, которую он позаимствовал у Фрея, не называя источника) Ландау пытается найти в «завещании» Ленина. Некоторые товарищи писали мне, что Ландау в этом отношении становится на путь Сталина и Зиновьева. Нет, это неправильно. Сталин и Зиновьев все-таки знают и все-таки более серьезно подходят к политическим вопросам, даже к кляузе. Ленин говорил о переоценке административных методов по вопросу о взаимоотношении между государственным аппаратом и хозяйством. Он совершенно точно ссылается на опыт с комиссариатом путей сообщения. В «Автобиографии» и в некоторых других своих работах я объяснил, в чем было дело: административные методы не могли вывести хозяйство из тупика, но, поскольку партия оставалась на почве военного коммунизма, других методов, кроме административных, не могло быть. Мы бились в заколдованном кругу — в обстановке, которой никогда раньше в истории не было. Из заколдованного круга военного коммунизма вышли наши разногласия с Лениным, которые обоих нас привели к НЭПу и к устранению разногласий. Но дело сейчас совсем не в этом. Есть ведь опыт русской оппозиции, опыт 8 лет борьбы. В этой борьбе вопросы партийного режима, начиная с моей брошюры «Новый курс»
[502] (да и ранее того), занимали важнейшее место. На этом фундаменте сплачивались тысячи и десятки тысяч членов партии. Где же и у кого же Ландау заимствовал всю свою премудрость насчет центризма и центристского бюрократизма, как не у русской оппозиции? И вот теперь оказывается, что русская оппозиция всего этого не заметила, а Ландау заметил и разоблачил. Можно ли к этому серьезно относиться?
Неужели же мы рвали с Ситриными, Зиновьевыми, Бухариными, Томскими для того, чтобы объединяться или сближаться с Брандлерами, Снивлитами и «Манруфами»? Нет, это плохие шутки. Мы защищаем определенную сумму идей, выросшую из грандиознейшего исторического опыта русского и мирового пролетариата. Вне левой оппозиции есть достаточно места для всяких групп, группочек, сект, «Манруфов» и пр. Вопрос совсем не сводится к тому, будет ли с нами сегодня Петр или Павел или его многоуважаемая венская племянница или тетка. Вопрос сводится к тому, чтобы систематически развивать и применять к событиям определенный капитал идей и на этом воспитывать настоящие революционные марксистские кадры. Для этого надо очиститься от случайных прохожих, которые примкнули к нам из любопытства или по ошибке. Мы будем с величайшим вниманием и с величайшим терпением защищать наши взгляды перед каждым молодым рабочим, который хочет знать правду и готов учиться. Но мы проявим в дальнейшем удесятеренную непримиримость по отношению ко всяким конфузионистам, пронырам, авантюристам, которые хотят под знаменем левой интернациональной оппозиции раскинуть свои палатки и собрать в них своих добрых друзей и знакомых. Нет, этот номер не пройдет.
