Может быть, мы из Чикаго и Детройта услышим ныне призыв — отказаться от машин, убивающих душу? Слышали же мы недавно во Франции от запуганного кризисом радикального политика г. Кайо
[734] разглагольствования о необходимости приостановить развитие машинизма! И газеты почтительно перепечатывали эти откровения! Почему бы в самом деле не вернуться вспять к свайным постройкам, к каменному топору и не попробовать обрасти шерстью? Нет, на это мы не согласны. В области машинизации Советская республика является пока что только ученицей Соединенных Штатов. И она не собирается останавливаться на полпути.
Может быть, однако, вопрос о роботе имеет в виду не машинное производство, а особенности социального строя? Не превращаются ли люди в автоматов потому, что машины составляют собственность государства, а не частных лиц? Достаточно ясно поставить этот вопрос, чтобы вскрыть его беспочвенность.
Остается, наконец, вопрос о политическом режиме, о суровой диктатуре, о величайшем напряжении всех сил и о низком жизненном уровне населения. Отрицать эти факты было бы неразумно. Но в них находит свое выражение не столько новый режим, сколько ужасающее наследство отсталости.
Политическая диктатура должна будет ослабевать и смягчаться по мере повышения экономического уровня благосостояния страны. Нынешнее командование людьми уступит свое место распоряжению вещами. Путь ведет не к роботу, а к человеку более высокого типа.
2. «Верно ли, что советское государство полностью подчинено узкой группе в Кремле, которая пользуется олигархической властью под видом диктатуры пролетариата?»
Нет, это не так. Один и тот же класс может в зависимости от условий господствовать при помощи разных политических систем и методов. Так, буржуазия на протяжении своего пути господствовала через абсолютную монархию, через бонапартизм, через парламентскую республику и через фашистскую диктатуру. Германская буржуазия господствует даже через господина фон Папена. Все эти формы господства, как они ни различны сами по себе, сохраняют капиталистический характер, поскольку в руках буржуазии остаются сосредоточенными главные богатства нации, управление средствами производства, школами и прессой и поскольку законы охраняют прежде всего буржуазную собственность.
Советский режим означает господство пролетариата, независимо от того, как широк слой, в руках которого непосредственно сосредоточена власть. Та политическая фракция, к которой я принадлежу, не одобряет режима, установленного сталинской бюрократией, и противопоставляет ему требование расширения советской демократии. Но поскольку государственный режим характеризуется в основе своей формами собственности, Советский Союз остается государством пролетариата.
3. «Не похитили ли Советы у детей радость и не превратили ли воспитание в систему большевистской пропаганды?»
Воспитание детей везде и всегда было связано с пропагандой: путем воспитания старшее поколение старается привить младшему уважение к тем учреждениям и идеям, поддерживать которые оно считает нужным. Пропаганда начинается с внушения преимуществ носового платка над пальцами и восходит к преимуществам республиканской платформы над демократической
[735] или наоборот. Воспитание в духе религии есть пропаганда: вы не откажетесь, разумеется, признать, что апостол Павел был один из самых выдающихся пропагандистов.
Светское воспитание во французской республике насквозь проникнуто пропагандой, главная идея которой состоит в том, что вся добродетель вмещается во французской нации, точнее, в ее правящем классе и что французский милитаризм, в отличие от всех остальных, есть самый надежный инструмент мира и гуманности.
Меньше всего приходится оспаривать, что и советское воспитание есть пропаганда. Разница лишь та, что в буржуазных странах дело идет о прививке уважения к старым учреждениям и идеям, которые считаются сами собой разумеющимися. В СССР дело идет о новых идеях, поэтому пропаганда бросается в глаза. Позвольте предложить такое определение: «пропагандой» в одиозном смысле люди называют обычно защиту и распространение таких идей, которые им не нравятся. Наоборот, защиту близких им идей они называют обучением, воспитанием, богослужением или судопроизводством, в зависимости от того, к какому из этих родов оружия им приходится прибегать.
В эпохи консервативной устойчивости повседневная пропаганда не чувствуется, как и воздух, которым мы дышим. Придя в движение, воздух превращается в ветер, в ураган. В революционные эпохи пропаганда неизбежно принимает более воинственный и наступательный характер.
После моего возвращения с семьей в начале мая 1917 г. из Канады в Москву наши два мальчика посещали буржуазную по составу учащихся гимназию, в которой учились дети многих политических деятелей, в том числе некоторых министров Временного правительства. Во всей гимназии было только два «большевика», мои сыновья, которым вместе было 20 лет, и третий «сочувствующий», который, как полагается сочувствующим, в трудные минуты предпочитал оставаться в стороне. А трудных минут было немало. Несмотря на официальное правило «школа вне политики», старшего сына, которому шел двенадцатый год, нещадно били, как большевика. Когда я был выбран председателем Петроградского совета, сына стали называть не иначе как «председатель» и били вдвое. Это была пропаганда против большевизма.
Школа — одна из ячеек общества и не может, хотя бы в ослабленном виде, не отражать все те процессы, которые происходят в его основных тканях. Те родители и педагоги, которые преданы старому обществу, кричат о «пропаганде». По существу, они возмущены тем, что старую пропаганду заменили новой. Они возмущены социальным переворотом. Это их право. Но не меньшее право революционного режима: формировать подрастающее поколение в соответствии со своими целями. Если государство строит новое общество, может ли оно не начинать со школы?
Отнимает ли советская пропаганда у детей «радость»? Почему и как? Советские дети играют, поют, пляшут и плачут, как и все дети. Исключительная забота советского режима о детях признана даже и недоброжелательными наблюдателями. Достаточно напомнить, что по сравнению со старым режимом детская смертность сократилась вдвое.
Правда, советским детям ничего не говорят о первородном грехе и о потустороннем мире. В этом смысле можно сказать, что у детей отнимают радость загробного существования. Не будучи компетентным в этом вопросе, я не смею судить о размерах потери. Но из того факта, что даже римский наместник Христа обращается в случае болезни к врачам, я позволяю себе сделать тот вывод, что горести этого мира имеют известные преимущества пред радостями другого мира. Тем более это относится к детям. Когда они поглощают необходимое количество калорий, избыток жизненных сил находит себе достаточно поводов для радости.
