Пребывание в Норвегии оказалось, однако, кратким и драматическим. Вскоре после убийства С.М. Кирова 1 декабря 1934 г. советские власти, начавшие массовые аресты, которые являлись прелюдией к Большому террору 1936–1938 гг., стали обвинять Троцкого вначале в организации этого убийства, а затем в связях с «империалистическими державами», саботаже, подрывной деятельности, шпионаже и пр. Правительству Норвегии недвусмысленно разъяснялось, что дальнейшее пребывание Троцкого на территории этой страны влечет за собой ответные карательные действия СССР. Норвегии, в частности, угрожали, что будут прекращены закупки сельди у ее фирм, и такой демарш был значительно весомее, нежели соображения по поводу права политического убежища.
В августе 1936 г. банда правых экстремистов совершила нападение на дом, в котором жил Троцкий. Вслед за этим, через два дня после вынесения смертного приговора на первом московском «открытом» судебном фарсе Г.Е. Зиновьеву, Л.Б. Каменеву и другим подсудимым, за спиной которых якобы стоял Троцкий, 26 августа правительство Норвегии потребовало от него подписания заявления о полном отказе от политической деятельности. Требование было отвергнуто, и Троцкий оказался под домашним арестом. В основном неудачей окончились его попытки использовать суд над теми, кто осуществил нападение на его жилье, для разоблачения обвинений и разъяснения своей ситуации.
Троцкий фактически находился на положении заключенного до января 1937 г., когда правительством Мексики во главе с президентом Ласаро Карденасом ему было предоставлено право почетного политического убежища.
Главным содержанием французского и норвежского изгнания — второго этапа деятельности Троцкого после депортации из СССР — был его переход к созданию самостоятельной международной организации своих сторонников на базе полного разрыва с Коминтерном.
В первые годы эмиграции Троцкий, как мы уже отмечали, рассматривал группы последователей его взглядов лишь как «оппозицию большевиков-ленинцев», добивавшихся отстранения «центристов» и «правых» от руководства, осуществления своей программы хозяйственных и политических реформ в СССР, поворота Ком интерна к «подлинно революционному курсу» и, естественно, возвращения оппозиционеров в официальное коммунистическое движение, в руководство СССР. Все эти действия «троцкисты» намеревались осуществить мирным путем, в частности привлекая на свою сторону основную массу активных членов ВКП(б) и других компартий.
Вполне понятно, что на первом этапе наибольшее внимание Троцкий придавал попыткам продолжить свою агитацию в СССР. Поначалу ему удавалось поддерживать письменную связь со своими тайными и открытыми сторонниками (последние, как правило, находились в заключении и в ссылке). Именно на них в первую очередь был рассчитан «Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)», который с большим трудом все же проникал в СССР. Но тончайшая струя, по которой оппозиционный журнал поступал в Советский Союз, причем почти исключительно в Москву, постепенно пересыхала. Основными «реципиентами» устойчиво, до прекращения выхода журнала, оставались только высшие большевистские иерархи. «Бюллетень оппозиции» издавался малым тиражом, не превышавшим 1 тыс. экземпляров.
В 1929 г. Троцкий попытался использовать для восстановления связей со своими сторонниками посетившего его на Принкипо бывшего сотрудника его аппарата, а к этому времени работника ОГПУ Я.Г. Блюмкина. Этот бывший левый эсер, служивший в ВЧК и в июле 1918 г. убивший германского посла в Москве Мирбаха (убийство было совершено вместе с другим сотрудником ВЧК Н. Андреевым), а позже амнистированный, ставший большевиком, был отпетым авантюристом, которому не давали покоя лавры всемирно известных шпионов и диверсантов вроде Лоуренса Аравийского или Сиднея Рейли
[77]. Через Блюмкина в Москву было передано директивное письмо, которое публикуется в данном издании.
Однако миссия Блюмкина была раскрыта (к этому, как считали тогда, приложил руку К.Б. Радек, о котором Троцкий в своем письме отзывался весьма презрительно, хотя достоверных данных о причастности Радека к расправе над Блюмкиным не было, а позже оказалось, что Блюмкин был выдан его любовницей). Чекист был арестован и расстрелян. Надежды Троцкого, что его дело станет «судом Сакко и Ванцетти» для левой оппозиции, то есть всколыхнет бурю протеста, оказались втуне. Призывы на этот счет не встретили поддержки западной общественности.
В первые годы изгнания Троцкий получал из СССР письма от своих нераскаявшихся сторонников, а также рядовых коммунистов. В этих письмах содержалась информация о жизни в СССР, о процессе все большей бюрократизации партийного и государственного аппарата, политических репрессиях, а также о попытках оппозиционных выступлений и их подавлении. Часть писем в препарированном виде была опубликована в «Бюллетене оппозиции». За границу подчас удавалось переправлять и более значительные не только по содержанию, но и по объему произведения оппозиционеров. Среди них наиболее важны были статьи и заявления Х.Г. Раковского, находившегося в ссылке в Барнауле, прежде всего его знаменитое «Письмо тов. В.», содержавшее вдумчивый, хотя и не выходивший за пределы марксистско-ленинской догматики анализ существа и причин формирования бюрократического слоя в СССР
[78].
По-видимому, письма и другие материалы поступали Троцкому по различным каналам.
Есть свидетельства, что часть из них он получал непосредственно на Принкипо, скорее всего в результате небрежности местной агентуры ОГПУ. Ведавший ею, а затем переметнувшийся на Запад Г.С. Агабеков писал, что резидентура в Стамбуле организовала просмотр писем, «поступавших на имя Троцкого». «Несколько таких писем при мне было получено из Москвы. Они носили официальный характер. Некоторые издатели и журналисты обращались к Троцкому с вопросами и предложениями. Впоследствии было решено таких писем не задерживать и пропускать их Троцкому»
[79].
Другим путем было использование своего рода курьеров — тайных симпатизантов, выезжавших за границу и в командировки. Французский писатель П. Навилль, являвшийся некоторое время сторонником Троцкого, свидетельствовал, что он получил в Париже сообщение от того же Раковского на нескольких кусочках картона, которые были вшиты в лацканы пальто (естественно, он не указывает, кто именно был владельцем этого пальто)
[80].
