Картина становится еще ярче в свете международных показателей. С 1925 г. по 1932 г. промышленное производство в Германии уменьшилось на треть, в С[оединенных] Штатах почти наполовину, в СССР увеличилось в 4 с лишним раза. Эти цифры говорят сами за себя.
Я совсем не собираюсь отрицать или скрывать теневые стороны советского хозяйства. Эффект индустриальных показателей чрезвычайно снижается неблагоприятным развитием сельского хозяйства, т. е. той отрасли, которая, по существу, еще не поднялась до социалистических методов и в то же время сразу переведена на путь коллективизации без достаточной подготовки, скорее бюрократически, чем технически и экономически. Это очень большой вопрос, который выходит, однако, за рамки моего доклада.
Приведенные индексы требуют и еще одной существенной оговорки. Бесспорные и в своем роде ослепительные успехи советской индустриализации нуждаются в дальнейшей экономической проверке с точки зрения взаимного соответствия разных элементов хозяйства, их динамического развития и, следовательно, их полезного действия. Здесь неизбежны еще великие трудности и даже попятные толчки. Социализм не выходит в готовом виде из пятилетки, как Минерва из головы Юпитера или Венера из пены морской. Предстоят еще десятилетия упорного труда, ошибок, поправок и перестроек. Не забудем, сверх того, что социалистическое строительство по самому существу своему может найти завершение только на международной арене.
Но даже и самый неблагоприятный экономический баланс достигнутых ныне результатов мог бы обнаружить лишь неправильность предварительных расчетов, ошибки плана и промахи руководства; но не мог бы ни в каком случае опровергнуть эмпирически установленный факт: способность рабочего государства поднять производительность коллективного труда на небывалую высоту. Этого завоевания, имеющего всемирно-исторический характер, уж никто и ничто не отнимет.
Две культуры
Вряд ли стоит после сказанного останавливаться на жалобах, будто Октябрьская революция привела в России к снижению культуры. Это голос потревоженных гостиных и салонов. Опрокинутая пролетарским переворотом дворянски-буржуазная «культура» представляла лишь сусальную позолоту варварства. Оставаясь недоступной русскому народу, она внесла мало нового в сокровищницу человечества.
Но и относительно этой культуры, столь оплакиваемой белой эмиграцией, надо еще уточнить вопрос: в каком смысле она разрушена? В одном-единственном: опрокинута монополия ничтожного меньшинства на блага культуры. Но все, что было действительно культурного в старой русской культуре, осталось неприкосновенным. Гунны
[798] большевизма не растоптали ни завоеваний мысли, ни произведений искусства. Наоборот, тщательно собрали памятники человеческого творчества и привели их в образцовый порядок. Культура монархии, дворянства и буржуазии стала ныне культурой исторических музеев.
Народ усердно посещает эти музеи. Но он не живет в них. Он учится. Он строит. Один тот факт, что Октябрьская революция научила русский народ, десятки народов царской России читать и писать, стоит неизмеримо выше всей прошлой оранжерейной русской культуры. (Аплодисменты.)
Октябрьская революция заложила основы новой культуры, рассчитанной не на избранных, а на всех. Это чувствуют народные массы всего мира. Отсюда симпатии к Советскому Союзу, столь же горячие, сколь горяча была ранее ненависть к царской России.
Уважаемые слушатели! Вы знаете, что человеческий язык является незаменимым орудием не только для наименования явлений, но и для их оценки. Отбрасывая случайное, эпизодическое, искусственное, язык впитывает в себя все коренное, характерное, полновесное. Обратите внимание, с какой чуткостью языки цивилизованных наций отметили две эпохи в развитии России. Дворянская культура внесла в мировой обиход такие варваризмы, как царь, казак, погром, нагайка. Вы знаете эти слова и что они означают. Октябрь ввел во все языки мира такие слова, как большевик, Совет, колхоз, госплан, пятилетка. Здесь практическая лингвистика произносит свой высший исторический суд! (Аплодисменты.)
Революция и национальный характер
Самое глубокое значение каждой великой революции, труднее всего поддающееся непосредственному измерению, состоит в том, что она оформляет и закаляет национальный характер. Представление о русском народе как о народе медлительном, пассивном, мечтательно-мистическом широко распространено, и не случайно: оно имеет свои корни в прошлом. Но до сих пор еще на Западе не оценены достаточно те глубокие изменения, которые внесла в народный характер революция. Да и могло ли быть иначе?
Каждый человек с жизненным опытом может вызвать в своей памяти образ знакомого юноши, впечатлительного, лирического, излишне чувствительного, который затем под действием сильного нравственного толчка сразу окреп, закалился, стал неузнаваем. В развитии целой нации подобные нравственные превращения совершает революция.
Февральское восстание против самодержавия, борьба против дворянства, против империалистской войны, — за мир, за землю, за национальное равноправие; Октябрьское восстание, низвержение буржуазии и тех партий, которые хотели соглашения с буржуазией; три года гражданской войны на кольцевом фронте в 8000 километров; годы блокады, нужды, голода, эпидемий; годы напряженного хозяйственного строительства, среди новых трудностей и лишений, — это суровая, но великая школа. Тяжелый молот дробит стекло, но кует сталь, — молот революции кует сталь народного характера. (Аплодисменты.)
«Кто же поверит, — с возмущением писал вскоре после переворота один из русских генералов, Залесский
[799], — чтобы дворник или сторож сделался бы вдруг председателем суда; больничный служитель — заведующим лазаретом; цирюльник — большим чиновником; прапорщик — главнокомандующим; чернорабочий — градоначальником; слесарь — начальником мастерской».
«Кто же поверит?» Пришлось поверить. Нельзя было не поверить, когда прапорщик разбил генералов; градоначальник из чернорабочих смирил сопротивление старой бюрократии; смазчик вагонов наладил транспорт; слесаря в качестве директоров подняли промышленность… Кто же поверит? Пусть попробуют теперь этому не верить!
В объяснение исключительной выносливости, которую проявляют народные массы Советского Союза за годы революции, некоторые иностранные наблюдатели ссылаются, по старой памяти, на пассивность русского характера. Грубый анахронизм! Революционные массы переносят лишения терпеливо, но не пассивно: они строят своими руками лучшее будущее и хотят построить его во что бы то ни стало! Но пусть классовый враг попробует извне навязать этим терпеливым массам свою волю… нет, лучше пусть уж не пробует! (Аплодисменты.)
