Вторая глава Октябрьской революции характеризуется не просто ростом экономических позиций мелкой буржуазии города и деревни, но гораздо более опасным и острым процессом теоретического и политического разоружения пролетариата параллельно с ростом политической самоуверенности буржуазных слоев. В соответствии с этой стадией, через которую проходят эти процессы, политический интерес растущих мелкобуржуазных классов состоял и сейчас еще состоит в том, чтобы по возможности замаскировать свое продвижение вперед, окрасить свои успехи в советскую покровительственную окраску и представить свои опорные базы как составные части социалистического строительства. Известные и притом значительные успехи буржуазии на основе НЭПа были неизбежны и притом необходимы для успехов самого социализма. Но одни и те же экономические достижения буржуазии получают совершенно разное значение и представляют совершенно разную степень опасности в зависимости от того, в какой мере рабочий класс и прежде всего его партия правильно оценивают происходящие процессы и сдвиги в стране и в какой степени твердо они держат руль в руках. Политика есть концентрированная экономика. На данном этапе хозяйственный вопрос Советской республики более, чем когда-либо, решается политически.
Порочный характер послеленинской политики состоит не столько в том, что она делала новые крупные уступки разным слоям буржуазии внутри страны, в Западной Европе, в Азии. Одни из этих уступок были необходимы или неизбежны, хотя бы в результате предшествовавших ошибок. Таковы новые уступки кулаку в апреле 1925 года: разрешение аренды земли и найма рабочей силы. Другие из этих уступок были сами по себе ошибочны, вредны и даже гибельны. Таковы: капитуляция перед буржуазными агентами в британском рабочем движении и еще худшая капитуляция перед китайской буржуазией. Но главное преступление послеленинской и антиленинской политики состояло в том, что тяжкие уступки выдавались за успехи пролетариата; что отступления изображались как продвижения вперед; что рост внутренних затруднений истолковывался как победоносное продвижение к национальному социалистическому обществу.
Эта предательская, по сути дела, работа теоретического разрушения партии и угашения политической бдительности пролетариата производилась в течение последних шести лет под видом борьбы с «троцкизмом». Краеугольные принципы марксизма, основные методы Октябрьской революции, важнейшие уроки ленинской стратегии подвергались ожесточенному и свирепому пересмотру, в котором находила свое выражение нетерпеливая потребность привилегированного чиновника и оправившегося мелкого буржуа в спокойствии и порядке. Идея перманентной революции, т. е. неразрывной и действительной связи судьбы Советской республики с ходом пролетарской революции во всем мире, больше всего раздражала новые консервативные слои, которые внутри себя убеждены, что после того, как революция подняла их наверх, она тем самым выполнила свое предназначение.
Мои критики из социал-демократического и демократического лагеря очень авторитетно разъясняют мне, что Россия «не созрела» для социализма и что Сталин совершенно прав, поворачивая ее зигзагами на путь капитализма. Правда, то, что социал-демократы с полным удовлетворением называют возрождением капитализма, Сталин называет построением национального социализма. Но так как они говорят об одном и том же процессе, то разница в терминологии не должна скрывать от наших глаз тождества по существу. Если бы даже Сталин выполнял свою работу сознательно, о чем пока что нет и речи, он все равно вынужден был бы с целью смягчения трений именовать капитализм социализмом. Он делает это тем увереннее, чем хуже разбирается в основных исторических процессах. Слепота избавляет его в данном случае от необходимости лицемерить.
Вопрос, однако, вовсе не сводится к тому, способна ли Россия собственными средствами построить социализм. Такого вопроса для марксизма вообще не существует. Все, что было сказано по этому поводу сталинской школой, относится по теоретическому типу к области алхимии и астрологии. Сталинизм как доктрина пригоден лишь для теоретической кунсткамеры. Основной вопрос состоит в том, способен ли капитализм вывести Европу из исторического тупика. Способна ли подняться из рабства и нищеты Индия, не выступая из рамок мирного капиталистического прогресса? Способен ли Китай достигнуть высот американской и европейской культуры без революций и войны? Способны ли Соединенные Штаты совладать со своими собственными производительными силами, не потрясая Европу и не подготовляя чудовищную военную катастрофу всего человечества? Вот как стоит вопрос о дальнейшей судьбе Октябрьской революции.
Если допустить, что капитализм все еще представляет прогрессивную историческую силу, что он способен своими методами и приемами разрешить основные проблемы, стоящие на исторической очереди, и поднять человечество еще на несколько ступеней, тогда не могло быть и речи о превращении Советской республики в социалистическую страну. Тогда социалистическая надстройка Октябрьской революции неизбежно пошла бы на слом, оставив в наследство только свои аграрно-демократические завоевания. Совершился бы спуск от пролетарской революции к буржуазной через фракцию Сталина или через часть этой фракции или же понадобилась бы новая политическая смена и даже не одна — это все вопросы второго порядка. Я уже не раз писал, что политической формой такого спуска был бы, вероятнее всего, бонапартизм, — никак не демократия. Основной вопрос состоит, однако, в том, является ли еще капитализм прогрессивным как мировая система. Именно в этом вопросе наши социал-демократические противники проявляют жалкий, дряблый и беспомощный утопизм — утопизм реакции, а не движения вперед.
Политика Сталина есть «центризм», то есть течение, колеблющееся между социал-демократией и коммунизмом. Главные «теоретические» усилия школы Сталина, возникшей лишь после смерти Ленина, были направлены на то, чтобы отделить судьбу Советской республики от мирового развития в целом. Это значило пытаться освободить Октябрьскую революцию от нее самой. Теоретическая проблема эпигонов приняла форму противопоставления троцкизма ленинизму.
Чтобы освободиться от интернациональной сущности марксизма, сохраняя до поры до времени верность ему на словах, надо было направить оружие в первую голову против тех, которые были носителями идей Октябрьской революции и пролетарского интернационализма. Первое место принадлежало тут Ленину. Но Ленин умер на рубеже двух этапов революции. Он не мог уже отстаивать дело своей жизни. Эпигоны порезали его книги на цитаты и этим оружием стали бороться против живого Ленина, воздвигая ему погребальные мавзолеи не только на Красной площади, но и в сознании партии. Как бы предвидя судьбу своих идей на ближайшем этапе, Ленин начал свою книгу о государстве
[165] следующими словами, посвященными судьбе великих революционеров: «После их смерти делаются попытки превратить их в безвредные иконы, так сказать, канонизировать их, предоставить известную славу их имени для «утешения» угнетенных классов и для одурачения их, выхолащивая содержание революционного учения, притупляя его революционное острие, опошляя его» (Т. XIV. Ч. 2. С. 299)
[166]. К этим вещим словам остается только добавить, что Н.К. Крупская нашла в себе однажды решимость бросить их фракции Сталина в лицо.
