Но почему эта девочка так ее тревожит? Она что, совсем с ума сошла? Боже, это же всего лишь девочка. Она снова постаралась сосредоточиться на словах Патрисио.
– …И ты даже не хочешь сказать мне спасибо. Ты же меня здорово подставила, но раз уж ты набралась смелости позвонить и сказать… А смелость – это такая вещь, которую Патрисио Флоренсио сумеет оценить и отблагодарить, ты меня слышишь? Ракель?.. Ты все еще там или уже свалила?
– Я здесь, но должна вешать трубку. Деньги кончаются.
– Естественно, они кончаются, венгерочка. Они всегда кончаются. Вот поэтому я и дам тебе пару бумажек. Заодно воспользуюсь случаем и попрощаюсь с тобой.
Она хотела сказать, что не примет от него деньги, но разговор прервался. Когда она вышла из телефонной будки и взглянула на площадку, девочки там уже не было.
Она стала строить планы. Брать с собой ей было нечего, и она подумала, что, возможно, и стоит принять от Патрисио обещанные деньги – только чтобы купить самое необходимое. А потом будет искать, где укрыться. Новая крыша над головой понадобится ей безотлагательно.
В руке у нее была бумажка с телефоном Рульфо. Но она все еще раздумывала. Доверится ли она тому, с кем едва знакома? В данном случае она больше доверяла Патрисио. Он – волк, но годы, проведенные с ним рядом, позволяли ей думать, что она знает его довольно хорошо. И была уверена, что, пока не вводит его в расходы, пока она в строю, он такую овцу не укусит.
Она сложила бумажку, но выбрасывать не стала. Как-то так получилось, что Рульфо стал для нее особым мужчиной, не похожим на всех тех, кого она знала раньше, и еще может случиться так, что ей придется обратиться к нему. Будущее ее не страшило: она была уверена, что без еды и крыши над головой не останется. Гораздо больше беспокоило ее прошлое.
В жизни ее было немало лакун, которые ей вдруг захотелось заполнить. Например, узнать о том, где она жила до приезда в Испанию. О стране, в которой родилась. О своей семье. Все эти воспоминания скрывались от нее во мраке, словно на ее разум нашло затмение. Патрисио называл ее «венгерочкой», но он и сам признавал, что не знает, где на самом деле она родилась. И если вывести за скобки эти пять последних жестоких лет, в памяти ее оставались только разрозненные клочки: лица, мгновения, истории… Но в тот момент все это показалось ей каким-то размытым, словно она вдруг догадалась, что это не настоящие ее воспоминания, что чего-то не хватает, какого-то связующего звена, основной нити, которая смогла бы придать цельность всей картине.
Однажды она спросила у Патрисио, почему ей с таким трудом даются воспоминания. Он пояснил, что в детстве и ранней юности она не была счастлива, поэтому и забыла их. Тогда она ему поверила. И верила до этого самого дня.
Ей хотелось узнать о своем прошлом, но, кроме всего прочего, о своем прошлом в связи с чем-то очень конкретным. Тем, что было в закрытой комнате. Сомнения охватывали ее все больше и больше, как некая загадочная инфекция. Она ощущала новую, необычную тоску, но в то же самое время – энергию, которой никогда раньше в себе не замечала. Ее поражало: как же ей удалось измениться так сильно за такой небольшой промежуток времени!
Она направилась в спальню. Никак не могла выбросить из головы восковую фигурку. Нужно взять ее с собой, это очевидно. Она не знала почему, но фигурка была для нее важна. Очень. Именно фигурка так ее изменила, дала ей силы. Необходимо переложить ее, спрятать в каком-нибудь надежном месте. Если поторопиться, то человек в черных очках не найдет фигурку, когда вернется. Она к тому времени будет уже далеко, будет в безопасности.
Присела на корточки возле плинтуса. В эту секунду послышался звук поворачиваемого в замке ключа, отчего ее чуть было удар не хватил: она подумала, что тот человек вернулся. Вышла из спальни, перепуганная, но тут же убедилась, что это Патрисио. В первый раз за время их знакомства она, увидев его, почти обрадовалась.
– Я пришел попрощаться и выдать тебе обещанное, – с улыбкой объявил Патрисио.
А потом поднял кулак и ударил ее.
Ему нанесли визит, но он этому не удивился. Он почти его ожидал.
Входная дверь не была заперта – простое нажатие на ручку позволило войти в квартиру. Вошел он с меньшей опаской, чем представлялось разумным. При других обстоятельствах он был бы гораздо более встревожен, но после всех событий этого вечера проникновение в его дом могло рассматриваться как чистой воды анекдот. Он включил свет и прошел в центр разгромленной квартиры. Разбросанные по полу книги походили на мертвых птиц. Из немногочисленной в его жилище мебели были выдвинуты все ящики, а их содержимое вывалено на пол, открыв тем самым взору несметное количество ненужных бумаг, прилипавших к его существованию, как раздавленное дерьмо к подошвам. Компьютер, кажется, не пострадал.
Рульфо полагал, что знает, что у него искали.
«Их интересует только эта фигурка».
Однако даже в большей степени, чем точный мотив необычной заинтересованности в какой-то там восковой фигурке, его занимала причина, по которой дамы (если это были они, а он был совершенно уверен, что они) оказались вынуждены проводить подобный обыск. Если они столь могущественны, если обладают способностью материализоваться из воздуха или превращаться в девочек, почему же тогда они оказались не способны вернуть себе принадлежавшую им вещь? Почему они взяли на себя труд угрожать ему в театре и рыться таким вот способом в мусорной корзине его жизни?
Он наклонился и стал собирать книги. И тут подумал, что самое время позвонить Ракель и узнать, все ли у нее в порядке. И еще ему нужно убедить Сесара, что не следует продолжать поиски. Рульфо уже раскаивался в том, что обратился к нему за помощью. Секта они или нет, но дамы предпринимали очень серьезные шаги и уже сумели ему это продемонстрировать.
Вдруг из-под томика стихов Пауля Целана
[22] на него взглянули глаза.
Это Беатрис, покоясь под стеклом, улыбалась ему с одной из тех многочисленных фотографий, которые он когда-то вставлял в рамочки, а потом забросил на антресоли. Ее внезапное появление заставило позабыть о том, что с ним случилось в театре, и о том, в каком состоянии нашел он свою квартиру и находится он сам.
Он взял в руки ее портрет, чувствуя, что в душе вновь разгорается память. Воспоминания никогда не исчезают – они лишь аккумулируются во тьме, и в тот самый момент для Рульфо они были вновь озарены светом влажных зеленых глаз, безобидными медузами пары мягких рук и смехом, звучавшим как арпеджио челесты. Эти прекрасные черные волосы, этот нежный зеленый взгляд…
Беатрис, глядящая на него из своей глянцевой вечности.
Он притворился, что забыл ее, но старая боль возвращалась снова и снова. Что еще он должен был сделать? Он уже ее оплакал, принес ей в жертву все, что мог. Что же еще? Он догадывался, что боль, намного более сильная, чем страсть, не знает ни оргазма, ни климакса, ни кульминации, после достижения которой может прийти облегчение. Жизнь способна насытиться наслаждением, но испытывает вечный голод, если речь идет о боли.
