– Послушайте, оставим это как есть. Уходите отсюда и закройте дверь. Разве вы не помните, что сами мне сказали?.. Странные дела, в которые не нужно входить, не нужно соваться… Вот и не входите. Оставьте все это, пока еще не поздно.
– Не хочу, – ответил Бальестерос, тронутый словами Рульфо, но абсолютно твердо. – Я замешан в это так же, как и ты… Они… они лают моим именем. Ты что, забыл?..
Мгновенье они мерились взглядом, высматривая страх в глазах собеседника.
– Да вы не поверите и малой части того, что я расскажу, – сказал Рульфо.
– И почему ты так в этом уверен? – Бальестерос пошарил в кармане пиджака и вынул пачку сигарет. И бросил в руки Рульфо, а вслед полетела зажигалка. – Может, тебя ждет сюрприз. Ты даже не представляешь, как изменился за последнее время доктор Бальестерос…
Когда его выписали, она уже была в сознании. Бальестерос подтвердил, что оба пациента ему давно знакомы, поскольку приходили к нему на прием, что оба злоупотребляют алкоголем и наркотиками, и представил соответствующие справки. Она – иммигрантка из Венгрии, сказал он, но ее документы должным образом оформляются. Теперь остается только ждать, когда она тоже поправится.
Доктор пристально следил за ее состоянием и дал знать Рульфо, когда ее перевели из реанимации в обычную палату под наблюдение. Рульфо застал ее в постели, абсолютно неподвижной, как и в прошлый раз. Единственное отличие заключалось в том, что глаза ее теперь были открыты. Молчание окружало ее тело, как нимб голову святого. Он подошел, заглянул ей в глаза и понял, что и они тоже молчат: черные и немые, словно трупы самих себя, они глядели в потолок. Жидкость из подвешенной капельницы медленно капала в ее кровь. Медицина поддерживала ее жизнь под домашним арестом.
– Ракель, – прошептал он.
Это имя отозвалось болью во рту, как холодная вода, попавшая в дупло зуба. Она ничем не показала, что слышит его.
– Она не хочет ни есть, ни пить, ни говорить, – сообщила медсестра.
Он попросил разрешения остаться подле девушки. Посетители не допускались в эту палату, но снова вмешался Бальестерос, и Рульфо позволили проводить в кресле рядом с ней день и ночь. Больше всего ему хотелось ухаживать за ней: он помогал ее мыть, раз за разом настаивал на том, чтобы она попробовала еду, не спал, пока не убеждался в том, что она уснула. Через два дня он впервые увидел ее улыбку. Ухаживающие за ней медсестры обрадовались и сказали, что это, возможно, благодаря «неусыпной заботе этого сеньора». Когда их оставили наедине, она повернулась к Рульфо, не переставая улыбаться.
– Убей меня, – сказала она.
В ответ Рульфо наклонился и легким поцелуем коснулся ее пересохших губ. Она взглянула на него. Во взгляде ее была лишь пустошь ненависти, причем такой бездонной, что он почувствовал себя беззащитным. И понял, что прежняя Ракель исчезла навсегда, ее больше нет.
Бальестерос навещал их почти каждый день. Он лично следил за медицинскими показателями состояния девушки и всегда находил несколько минут, чтобы поговорить. Они знали, что могут совершенно свободно говорить в такие минуты, но Рульфо уже объяснил ей, что Бальестеросу «все известно» и что единственное, чего он хочет, – это «помочь им». Она это обстоятельство важным не считала. Она все еще отказывалась от еды, двигалась, как кукла, отвечала односложно.
Через четыре дня после выписки Рульфо Бальестерос вызвал его на приватный разговор:
– Психиатры говорят, что, если к следующей неделе ситуация не изменится в лучшую сторону, они собираются применить более радикальный метод.
Рульфо не понимал.
– Электрошок, – пояснил доктор.
– Ни за что не позволю.
– В таких случаях это прекрасно показано, – успокоил его Бальестерос. – Посмотри на это под другим углом: худшее, что с ней может случиться, – она останется в том состоянии, что и сейчас.
– Ну так пусть ее выпишут. Мы увезем ее отсюда.
– Это просто глупо. Если ей не становится лучше, куда мы ее денем? Где за ней будет лучший уход, чем в клинике?.. Что нужно сделать – так это приложить все силы к тому, чтобы ей стало лучше. Так дальше продолжаться не может. Смотрю на нее, и меня просто в дрожь бросает: бедняжка… Она как будто не может выносить даже воздуха, что ее окружает. Впечатление такое, что если бы она могла, то и дышать перестала бы. Живет в каком-то аду.
– У нее есть на то причины, – произнес Рульфо, пристально глядя доктору в глаза.
– Мне не интересны эти причины, – ответил, побледнев, Бальестерос. – Кем бы она ни была и что бы ей ни сделали, но это человек, погруженный в колодец, из которого он сам не хочет выбираться. Наш долг – вытащить ее оттуда. А потом мы сможем сесть и спокойно поговорить о причинах и мотивах кого угодно…
В конце концов Рульфо согласился. Голос Бальестероса был единственным голосом разума, который ему довелось услышать в эти дни полного хаоса. Той же ночью, пока он засыпал, глядя на нее в полумраке палаты среди свиста кислорода, звуков дыхания и кашля пациентов, ему приснился сон. Он увидел девушку и мальчика, стоящих под сложенной из кирпича аркой в некоем незнакомом городе. Они держатся за руки, обоих скрывают тени. Слышится ее голос: «Подойди ближе, посмотри, что они с ним сделали».
«Посмотри,
что они сделали с моим сыном».
Это было ровно то, чего ему хотелось бы в последнюю очередь, но он понимал, что должен это сделать, потому что несправедливо, чтобы она одна несла бремя этой жуткой правды. Он подошел, содрогаясь. Было так страшно, что ему казалось, что он теряет рассудок. Девушку он видел очень хорошо, но вот ребенок продолжал выглядеть каким-то бесформенным тюком среди теней. Но нет, не совсем так: Рульфо начинал различать воткнутый в землю кол, а на нем… «Подойди и посмотри. Посмотри на то, что они сделали». Он проснулся весь в поту, трясясь от ужаса, через несколько секунд после того, как разглядел то, что скрывали эти тени, и думая, что Ракель встала с постели.
Но девушка по-прежнему неподвижно лежала в темноте.
В то утро он позволил себе немного отдохнуть. Спустился в кафетерий и заказал более плотный, чем обычно, завтрак. Обычным был тот, что ей приносили каждое утро, но, поскольку она отказывалась от любой еды, а персоналу, который за ней ухаживал, не было до этого никакого дела, Рульфо все съедал за нее. Однако он начинал чувствовать, что выдыхается. Нужно было как-то подвигаться, выйти из этой изматывающей палаты. Кроме всего прочего, он хотел позвонить Сесару. У него не было сведений о том, что произошло с ним и Сусаной. Он просматривал все газеты, попадавшие ему в руки, но ничего не находил, хотя и вынужден был признать, что вовсе не знал, что именно надеется найти. И он позвонил. Сесар по-прежнему не подходил к телефону. «Я должен поехать к нему домой», – подумал он в тревоге.
Но когда он вернулся в палату, его ожидал сюрприз.
– Как вам это понравится? – с довольным видом заявила санитарка. – Даже крошки не оставила!
