Она видела саму себя, наблюдающую глазами кота за тем, как Т. С. Элиот пишет свою «Бесплодную землю». Вспоминала, как беседовала со слепым Борхесом и слепым Гомером. Вставали перед глазами какие-то смутные образы туник и факелов на церемонии с участием Горация. Как-то раз ее пытался поцеловать Джон Донн
[83]. В другой раз она разглядывала спящего Висенте Алейсандре
[84], а однажды, уже совсем в другое время и в другом месте, встретилась глазами с Вордсвортом
[85] посреди стайки мальчишек, игравших на улице.
Когда-то все это было совсем по-другому. Но теперь не имело никакого значения. Разве не оставила она это все сама, взяв взамен всего лишь одно, одно-единственное?
«Не думай о нем».
Нечто непереводимое, плоть, неспособная быть записанной, продекламированной, рассказанной. Жизнь, которая вдруг, совсем неожиданно, тоже дала ей возможность ощутить себя могущественной, но таким способом, которого ни одна стихотворная строка дать бы ей не смогла…
Да, Рульфо был прав: месть необходима. Даже будучи всего лишь посторонней, она смогла отомстить Патрисио за его тиранию. Теперь, когда память ее восстановилась, она точно знает, кто ее истинный враг. «Ты ведь уже растерзала меня на кусочки, Сага, ты уже покончила со мной… Но твоей большой ошибкой стало то, что ты растоптала эти кусочки. Теперь – довольно. Я заставлю тебя платить. Я приду за тобой».
Послышался звук открываемой двери, и она провела руками по щекам, отирая слезы.
– Дело сделано, – сказал Бальестерос, входя в столовую. – Саломон остался в этой клинике… Было бы здорово, если бы ему повезло. А что с тобой?
– Ничего.
Доктор глядел на нее с порога своими добрыми и усталыми серыми глазами:
– Ты хорошо себя чувствуешь?
– Да… Дело в том… что все это очень непросто.
Он понимающе кивнул. На девушке была ее обычная одежда. Уже трижды побывав в стиральной машине, вещи эти превратились в выцветшие, севшие тряпки с неустранимыми пятнами крови, но в глазах Бальестероса она – вот такая, стоявшая на цыпочках на стуле, – была самой красивой девушкой на свете. Он, чуть пристыженный, обвел глазами комнату и увидел стопки книг на столе.
– Потихонечку вспоминаешь?
– Кое-что.
– А мне все это по-прежнему видится совершенно безумным… – Он взял наудачу один из томов и полистал его. – В конце концов, это же всего лишь поэ…
– Оставь это!
Он застыл на месте с книгой в руке. Возглас девушки его напугал. Она заморгала:
– Извини, я не должна была на тебя кричать. Но Шекспир очень опасен…
– Понимаю. – Бальестерос кивнул и осторожно положил обратно на стол английское издание сонетов Шекспира.
Время как будто остановилось. Он по-прежнему сидел в темноте и ждал. Пока что его никто не обнаружил. Но что он должен делать потом? И он спрашивал себя: верно ли, что здесь, как сказала женщина за стойкой, нет ни одной комнаты с таким номером? А если это так, что ему делать?
Но кое в чем он был твердо уверен: нужно внимательно проверить все здание. Он не уйдет отсюда, пока не убедится, что здесь нет ни одного пациента. Он молился про себя, чтобы слова женщины оказались неправдой. Молился, чтобы смог найти хотя бы комнату с номером тринадцать на двери: он знал, что за этой дверью его ждет ключ к разгадке того, где же прячется последняя дама, – другими словами, ее вместилища.
Он в очередной раз взглянул на светящийся циферблат своих часов. Центр только что закрылся. Беспокоясь, что в здании остались какие-нибудь припозднившиеся сотрудники или охранники, он решил подождать еще пару часов.
«Три недели, – подумал Рульфо. – Так мало времени».
Как сказал Бальестерос: все зависит от того, насколько трудно будет найти даму номер тринадцать, если, конечно, они вообще смогут ее найти.
«Три недели, – подумала Жаклин. – Слишком много времени».
Беззвучная гроза разворачивалась вдали. Молнии взрезали небосвод.
Не то чтобы она беспокоилась. Чего ей, собственно, боятся? Ракель и ее друзья – не более чем простые посторонние, они не умеют декламировать, а ничто из того, что они сделать могут, не представляет никакой угрозы для тех, кто, как дамы, в совершенстве знает все могущество поэзии и превосходно им пользуется. Естественно, она в курсе их отчаянного плана – найти даму номер тринадцать…
И улыбнулась, подумав об этом. Даже в том случае, если им это удастся, даже если они расшифруют последние сны, которые хитрюга Акелос поместила в их сознание, и обнаружат-таки, где она прячется, как они заставят ее оттуда выйти?.. Это была абсолютно безумная затея, и скоро они в этом убедятся. Нет, она совсем не беспокоится, но…
«Но всегда лучше чуть пораньше, правда, Жаклин?» Уничтожить имаго, узнать, есть ли еще одна предательница, расправиться с Ракелью и этими посторонними.
Теоретически существовала возможность приблизить собрание, но этой привилегией обладала только Сага, то есть она. Подобное решение носило бы исключительный характер и было бы чревато рисками, потому что вне Дней Церемонии группа была слаба. Тем не менее, как подсказывала ей интуция, именно в этом случае такое решение будет правильным. Да, они соберутся не через три недели, а гораздо раньше – не пройдет и одной.
Лениво потягиваясь, Жаклин улеглась на диван и закрыла глаза.
Но то, что обитало внутри ее, не мигая, продолжало глядеть на дальнюю грозу.
XIII. Дама номер 13
Секунду он не мог сообразить, где находится. Понял, что заснул и даже видел сон. Ему снилась Беатрис. Они вдвоем на пляже, над головами стая облаков самых замысловатых форм. И вот она медленно идет от него к морю, а он – за ней, но, когда он входит в море, перед его глазами уже только посиневшее тело утопленницы, похожее на поднятую со дна водоросль, тихо покачиваемую прозрачными волнами.
Грусть, охватившая его после пробуждения, была гораздо более глубокой и черной, чем окружавшая темнота. Вдруг вспомнилось, где он находится и что ему предстоит. Он спал, сидя на крышке унитаза, и у него болела спина. Карманы куртки при каждом движении позванивали от множества принесенных с собой инструментов. Поглядел на часы: 23:42, встал, потянулся и стал прислушиваться, пытаясь уловить какой-нибудь странный звук. Но было тихо. Он осторожно открыл дверь.
