– И кто тебе это рассказал? – настороженно поинтересовался отчим.
– Сам Стасик и рассказал. – Таня со своей лавочки улыбнулась молодому человеку, терпеливо поджидавшему ее у «Мерседеса».
– С чего бы такая откровенность?
– А он в меня, кажется, влюбился. – Таня послала Холмогорову-младшему воздушный поцелуй.
– Очень сомнительно, – отрезал отчим.
– Ты сомневаешься, что в меня можно влюбиться?! – возмутилась Татьяна.
– Я сомневаюсь, что Марина Евгеньевна стала бы заказывать убийство горничной. Зачем? Откупиться – проще, чем убить.
– Горничная оскорбила Стасика. Сын пожаловался матери, и...
– Таня, Таня! – перебил Валерий Петрович. – Ты сама понимаешь, что говоришь? Сын попросил Холмогорову убить горничную, и та послушно исполнила его волю?
Таня не могла не признать: доводы отчима резонны.
– Но кто же тогда убил? – растерянно спросила она.
– А вот это профессионалы должны выяснять, а уж никак не ты, – заявил полковник. И решительно предложил: – Давай сделаем так. У меня кое-какие сбережения есть. И у мамы твоей, насколько я знаю, тоже. И у тебя самой наверняка что-то осталось. Скинемся, вернем аванс – и возвращайся домой.
– Вот еще! – возмутилась Таня. – У меня, между прочим, уже четыре главы готовы. Получится, я бесплатно работала?!
– Я уже понял, Татьяна: на собственную жизнь тебе плевать, – вновь посуровел отчим.
– Ой, Валерочка, ты прямо как мама стал. Паникер, – протянула падчерица... И капризным тоном добавила: – Чем причитать, лучше бы помог мне. Про Петюню, во-первых, узнай. Может, еще чего полезного сможешь – по твоим бесценным каналам. И вообще: все обдумай. – И подольстилась: – Одна голова хороша, а две, особенно если одна из них с твоими мозгами, куда лучше.
Стасик уже не притопывал, на часы не поглядывал – неотрывно смотрел на Татьяну, и в глазах его светилась мольба.
– Ну все, толстячок, – заспешила закончить разговор Татьяна. Неловко соврала: – У телефона батарейка садится.
– Знаешь что, Таня, – твердо произнес отчим, – я прилечу к тебе. Завтра. Первым же рейсом.
Только этого не хватало!
– Что ты, Валерочка! Нельзя! Послезавтра ведь похороны. Полно народу съедется. Тебе и остановиться будет негде. Да и неудобно: чужая семья, а ты им кто?
Солнце уже скатилось за гору, и в наступившем сумраке фигура Стаса смотрелась работой Микеланджело.
– Не волнуйся, толстячок! Все у меня будет шикарно. Ну, ладно, чао, мамуле привет... – весело произнесла Таня, нажала на «отбой» и, будто ее магнитом тянули, пошла на блеск невозможно синих глаз.
Какое-то наваждение, ей-богу! Впрочем, она ведь не замуж за парня собралась. Просто поужинать за одним столиком с красивым и богатым мужчиной...
Хм, романтический вечер на следующий день после смерти матери. Если задуматься, очень странно. Как ни старался Стас казаться веселым и беззаботным, а нет-нет, да проскальзывала печаль в его взгляде. Нервный глоток вина... Задрожавшая в руках салфетка...
Но в остальном он оказался великолепен. Какая там хромота, какой ДЦП! Все присутствовавшие в ресторане дамы Татьяну завистливейшими взглядами пожирали. Потому что ни у кого, даже у самых юных-прекрасных, не было спутника со столь синими глазами. Такого же мускулистого, загорелого, стильно одетого. Да и платиновая кредитная карточка кое-что значила, и пучеглазый представительский «Мерседес», караулящий их у входа...
Стасик кутил капитально. Едва переступили порог ресторана, вручил метрдотелю купюру в сто евро. Столько же досталось и официанту. Халдеи впечатлились. Забегали, будто им горчицы в ботинки насыпали. «Какую вам будет угодно музыку? Повар лично подойдет, чтобы порекомендовать лучшие блюда...»
Таня, конечно, ухмылялась про себя купеческому размаху Стасика, а все равно ей было приятно. Давненько перед ней столь эффектно перья не распушали. Нет, некоторые ее прежние поклонники тоже сорили деньгами, но богатые люди – закон жизни! – далеко не самые молодые. С мудрой морщиной между бровей – это как минимум. А тут ее спутник – прекрасный, влюбленный, внимательный и юный, да еще и мультимиллионер!
И она охотно приняла игру. Капризно тыкала пальчиком в самые дорогие блюда, глуповато, в стиле классических блондинок, улыбалась в ответ на его комплименты, послушно смеялась анекдотам (сразу видно, что мальчик домашний, неиспорченный – все про Штирлица ей рассказывал, да про Вовочку).
Никаких разговоров, проливающих свет на гибель Марины Евгеньевны, вести не хотелось. Вообще ничего серьезного: только терпкое вино, нежный аромат козьего сыра, упоительная синева Стасиковых глаз...
И только когда, уже в кромешной тьме, двинулись обратно, Таня не удержалась. Тихо произнесла:
– Стас... Ты сегодня такой веселый был...
– Таня, понимаешь... – смутился он. – Я... я как будто перерождаюсь, когда ты рядом. Вот. Будешь смеяться?
– Не буду, – покачала головой она. – Я о другом. Все-таки у тебя только что мать погибла, а ты гуляешь и веселишься.
– Снова ты об этом! – раздраженно произнес парень. И беспомощно добавил: – Я так старался забыть... И почти забыл.
– Я бы не смогла такое забыть, – пожала плечами Таня. – Даже и пытаться бы не стала.
– Ты – женщина. А я – мужчина. – Стасик усмехнулся. – Мать всегда меня учила: мужик обязан быть сильным. Говорила: капитаны не плачут. – И горько добавил: – Хочешь, расскажу, почему именно капитаны?
– Конечно, расскажи, – поспешно кивнула Таня.
Незаметно пошарила рукой в сумочке и включила диктофон...
Стас
ДЦП – диагноз тухлый. Если б я с ним в детдом попал – от больных детей ведь часто родители отказываются – жил бы, как растение. Не ходил бы, не говорил. Да и если б не в детдом – государственная, бесплатная, медицина с этой болезнью плохо справляется. Что могут предложить? Устаревшие лекарства, ЛФК да массаж в поликлинике... Так называемое поддерживающее лечение. А по жизни: сидел бы на инвалидности, без образования, безо всяких перспектив.
Но моя маманя молодец, конечно. Никогда со мной не сюсюкала. И возиться особо не возилась – сказок не читала, почти никогда не играла. Но на то, чтобы вылечить меня, отдавала все силы. Мне с ней только и пообщаться удавалось, когда она меня к очередному врачу везла. Сама, за рулем. Обычно-то я был с нянями или с отцом, но если к доктору – тут маман всегда брала дело в свои руки. Говорила, что медицина – наука сомнительная, над ней контроль нужен еще строже, чем над бизнесом.
И постоянно мне мозги компостировала, чтоб себя не жалел. Не сдавался. Все время повторяла: «Один раз слабину дашь – и все, проиграл». Заставляла на позитив настраиваться. Один раз, помню, принесла большой лист ватмана. В центре наклеила мою фотографию, а вокруг, сказала, я должен нарисовать свои мечты. Все-все! Мне тогда лет двенадцать было, и я уже, конечно, прекрасно понимал, что не такой, как другие. Инвалид. И сколько бы маманя миллионов ни потратила, нормальным все равно не стану... Ну, я и нарисовал, чтоб ее позлить, вещи, которые мне однозначно недоступны. Я – альпинист. Я – с парашютом. Я – с аквалангом... Думал, она расстроится, как увидит. А мама наоборот – похвалила. Молодец, говорит, правильные цели перед собой ставишь. Хотя какой там альпинизм? Я же тогда в коляске передвигался.
