Ярослав помнил. Он помнил все – так отчетливо, словно это было вчера. И забыл о том, зачем он здесь и что должен сделать. Солнце словно ускорилось – уже почти наполовину скрылось за натянутой нитью горизонта.
– Это было так весело! – сказала Дашка. – Никогда не забуду этого.
– И я… – прошептал Ярослав. – Не забуду. Даш… Даша, – позвал он ее тихо.
– Что?
– А в тот день, ты… сама? Сама или… Или кто-то тебя?.. – Ярослав путался в словах – они давались ему тяжело.
– Ох, это был ужасный день, Ярик, – скривилась Дашка, делая шаг назад. – Я ненавижу его до сих пор. Самый худший день в моей жизни.
«Потому что он был последним, – прошелестел порыв ветра, ударившийся в башню, впрочем, никакой горести в этих словах не было, лишь ирония. – Ярик, не тупи!»
Ярослав, услышав это, мотнул головой. Дашка перед ним – живая, точь-в-точь такая, какой он ее запомнил, нахмурилась. Ему вдруг подумалось, что хорошо бы было, если бы с Дашкой увиделись родители и братья. Они тоже скучают по ней. Особенно мама. Она так плакала, она всегда так плакала, после того как Дашки не стало. Запиралась в комнате и давала волю слезам, думая, что ее никто не слышит. А Ярослав слышал. И плакал вместе с ней, сидя за стеной.
Его грудь пробил стремительный луч щемящей нежности, переплетенной с жалостью – и к Дашке, и к маме, и к самому себе.
А солнце уже больше чем наполовину ушло за горизонт. По небосклону все ярче и ярче разливалось розовое золото. Закат был почти в самом разгаре.
– Ярик, ты хочешь знать, что случилось? – прошептала девочка и нервным знакомым жестом поправила короткие темные волосы. В ее ухе блеснула серьга – обычный «гвоздик» с фианитом.
Он кивнул.
– Я ненавижу это вспоминать, братик!
Даша оказалась на балкончике, стоя у самого его края и положив на кованую решетку руки – с розовым лаком, аккуратно нанесенным на ногти плотным глянцевым слоем. Сестра любила розовый лак – у нее были десятки оттенков этого цвета! Братья искренне не понимали – зачем? И только Ярослав видел различия в оттенках и в каждом – свою красоту, но на всякий случай, чтобы не прослыть девчонкой, соглашался с Власом и Егором.
– Но если хочешь, я все расскажу тебе, Ярик, – сказала Дашка, задрав голову и глядя в небо. Над ними оно все еще было ванильно-матовым, с персиковым отливом, взбитым, как пломбир со сливками, а на западе игриво искрило золотом и румянилось, точно собиралось на свидание – жених, должно быть, ждал за горизонтом, за которым все больше и больше скрывалось солнце.
Ярослав несмело остановился за два шага до арки, ведущей на балкон. Оглянулся на лежащую в гробу безмятежно спящую Настю. Перевел взгляд на Дашку – такую реалистичную, словно она вернулась к нему из детства.
– Я не сама это сделала, – вымолвила Дашка.
«Немедленно поцелуй Настю!» – в новом порыве ветра, ворвавшегося в башню, было возмущение. Яр даже растерялся. А еще ветер принес запах луговых цветов. И парень устало потер глаза, не понимая, что он забыл? Что важное должен сделать?
Даша, казалось, тоже это услышала. Ее губы тронула тонкая улыбка, но она ничего не сказала и не сделала. Вместо этого уставилась вверх, на пролетающую над ней белоснежную птицу, из крыла которой медленно стало падать перо. Девочка потянулась за пером, которое вдруг резко спикировало вправо. Она попыталась поймать его, перегнулась через перила и… Упала, перевалившись через них, пронзительно вскрикнув.
Две трети солнца было за горизонтом.
Ярослав бросился к сестре.
Он не понял, как это произошло. Только что его сестра стояла на балкончике, глядя на позолоченные и пудровые облака, которые целовали холодные камни башни, а теперь уже висела над пропастью, судорожно вцепившись в кованую решетку.
– Ярослав, помоги!!! – громко кричала Даша, хватаясь за кованую решетку балкончика. – Помоги мне! Я падаю!
Яростный ветер трепал ее волосы и, казалось, кричал Яру в лицо, заставляя остановиться:
«Спаси Настю! Спаси вас обоих! Спаси до захода солнца!»
– Помоги мне! Я не хочу умирать, пожалуйста! – голос Даши срывался, как и ее скользящие по железу руки.
«Она… она уже мертва», – шептали последние лучи заходящего солнца, падавшие на плечи Ярославу.
– Брат! Братик! Где ты?
«Твоей сестры больше нет», – шелестел холод черных камней.
– Помоги мне! Не бросай!
«Ты уже не поможешь ей. Иллюзиям нельзя помочь», – с горечью пропел хрустальный гроб за его спиной.
Он, не чувствуя тела, подскочил к висящей над пропастью Даше и протянул руку, а слово «иллюзии» потянуло за собой вереницу воспоминаний, нечетких и путающихся, и в голове Ярослава вдруг раздался звенящий и плавный голос той, что звалась Браслетом:
«…ты должен помнить, что все это – иллюзия. Победа над иллюзиями – это победа над своим страхом. Ничего не бойся и иди вперед. Никогда не оглядывайся… Когда ты начинаешь сомневаться – страхи становятся сильнее. … Остерегайся того, что кажется тебе слишком настоящим»
Почему-то он вдруг вспомнил, что когда сестра уходила из дома в тот день, ее ногти были другими – с облупленным розовым лаком, который она не успела снять. Любимый синий костюм – в стирке. А сережку-гвоздик она потеряла за день до гибели.
Лицо Ярослава облепила паутина страха. То, что было лишь смутным сомнением, становилось ему понятно.
Эта Дашка была слишком настоящей, чтобы быть живой.
А может, он просто хотел, чтобы сестра была живой. И вместо реальности видел очередную иллюзию – самую страшную и опасную.
Ярослав только что нарушил правило – оглянулся. Он оглянулся назад, на прошлое, посмотрел в глаза своим страхам, и они вновь едва не забрали его с собой.
Кончики пальцев Ярослава коснулись руки Даши, и он тотчас одернул их, будто обжегся.
– Помоги мне, – проскулила она жалобно. – Братик…
Нет, это не его Даша. Его Даша уже знакома с пропастью и ее ледяными ветрами. А эта – эта хочет, чтобы с пропастью познакомился он.
Яр выпрямился, глядя на сестру слезящимися глазами. Он не подаст прошлому руку. Больше не обернется на него. Будет идти вперед.
В глазах Даши мигнули вдруг алые огни, черты лица удлинились, заострились, вместо розовых аккуратных ногтей появились черные хищные когти. Существо, что пыталось прикинуться сестрой Яра, ухмыльнулось потемневшими губами, попыталось забраться на балкон, чтобы расправиться с ним. Но сорвалось. И с рыком упало, растворившись в темноте.
Ярослав бросил быстрый взгляд на солнце – оно почти зашло за горизонт, виднелась лишь его четверть, но он все еще может успеть. Не понимая, что по его лицу текут слезы, он бросился к хрустальному гробу, стал на колени, склонился и, запустив пальцы в пшеничные волосы, осторожно поцеловал Настю – так, как пытался бы разбудить любимую девушку ранним утром. Ее приоткрытые губы были мягкими и податливыми, и казалось, что она только что ела клубнику и запивала ее легким красным вином. Почему-то ему в голову пришли простые воспоминания: как она смеется, как ест, как перекидывает небрежным движением длинные волосы за плечи – сколько раз он ни пытался повторить это перед зеркалом, когда находился в ее теле, ни разу не вышло так же естественно.
