Судебные слушания состоялись, однако в официозной прессе того времени выражалось настолько широкое возмущение действиями ЦК эсеров, что суд вынес участникам «переворота» оправдательный приговор. Сам «факт ареста носителей верховной власти свидетельствовал о полной их неприспособленности к выполнению тех высоких обязанностей, которые были на них возложены». Адвокатом на процессе выступал Жардецкий, которому приписывали негласное «соучастие в событиях». Юридическим основанием оправдания считалось отсутствие специальных правовых норм, устанавливающих ответственность за выступления именно против отдельных членов Директории, а не против «верховной власти» вообще (в данное понятие, следует помнить, входил и Совет министров).
Эта оценка событий доминировала во всех официальных заявлениях Совета министров в 1918–1919 гг. «Суверенная Директория была составлена из людей различных политических групп, у нее не было прочности цельного камня, она была искусственно склеена из разных кусков. А возле нее стоял тоже претендент на верховную власть – постоянно заявляющий о себе односторонне партийный состав, осколок Учредительного Собрания». Тем не менее и Уфимское Государственное Совещание, и Директория выполнили свои «исторические задачи». «Всероссийская Директория, несмотря на кратковременность ее существования, совершила великое, глубокого значения дело. Она внесла еще большее единство в движение государственности, она выкинула трехцветный национальный флаг… Задача объединения была решена – вся территория подпала под одно кормило власти. Осталась другая задача – укрепить самую власть».
«День 18 ноября – великий день преобразования власти, – говорил Гинс в интервью по случаю годовщины образования Временного Сибирского правительства. – Избрание Верховного Правителя окончательно оформило подготовлявшееся всем предыдущим процессом объединение и слияние власти. Характер ее остался тот же – та же программа (важное признание. – В.Ц.), те же временные ответственные задачи, те же органы управления, но иной стала внутренняя прочность: власть стала нерушимой скалой». По его мнению, и Директория, и Сибирское правительство имели определенные изъяны в своей деятельности. Но если Директория, как отмечалось выше, отличалась «партийно-политической» узостью, то Временное Сибирское правительство «состояло из людей не столько различных по взглядам, сколько различных по характерам, притом – суверенное по своим заявлениям, оно не было вполне свободным и независимым по своим действиям. На верховную власть претендовала и Сибирская Областная Дума».
Примечательно, что омские министры, имевшие непосредственное отношение к «перевороту», пытались обосновать его не столько с позиций легальности, сколько с позиций легитимности, акцентируя внимание на преимуществах того порядка управления, который удалось создать в белой Сибири к концу 1918 г. Гинс отмечал специфику произошедших событий, исходя из принципа исторической закономерности и неизбежности смены модели власти: «История имеет свои законы… Когда начался могущественный прилив патриотических чувств, тогда никакие искусственные плотины не могли его удержать. Патриотизм местный уступил напору волны национальных порывов». В 1919 г. перед властью открывались новые задачи: «Основы, на которых покоится Верховная Власть, – это сознательность армии и спокойствие тыла… Спокойствие тыла зависит от доброкачественности управления. Совет Министров должен стать гражданской Ставкой (аналог Ставки Главковерха. – В.Ц.), руководящей всеми живыми силами тыла. Он должен использовать всю общественность, всех привлечь к созидательной работе и, опираясь на общую поддержку, превратиться в крупную политическую силу, которая была бы достойной и надежной опорой Верховной Власти».
Идеи Гинса о неизбежности событий 18 ноября поддерживал Тельберг, пытавшийся обосновать легитимность новой власти как власти, основанной на прочном фундаменте «здоровой, государственной» политики, проводившейся Сибирским правительством в течение лета – осени 1918 г. «Сибирское Правительство, отчасти под влиянием лиц, его составлявших, отчасти под воздействием здоровых общественных кругов, его окружавших, раньше других усвоило ту практическую истину, что власть должна быть сильной, а чтобы быть сильной, нужно подорвать внутренние источники бессилия, доставшиеся нам в наследие от большевиков… С первых дней своего бытия Сибирское Правительство, руководимое здоровым государственным чутьем, постаралось раскрыть скобки того широкого понятия, которое выражается словами «возрождение государства». Возродить государство – это значит отстроить заново все основные элементы государственной жизни, т. е. власть, порядок, закон и свободу. И Сибирское правительство… восстановило местный аппарат власти, устроило милицию, вызвало к жизни… деятельность местного самоуправления… Чтобы обеспечить порядок, Правительство не убоялось упреков людей, сохранивших иллюзии от эпохи «уговоров и воззваний», и пошло на самые суровые меры репрессии, потому что в тяжелые минуты государственной жизни приходилось думать не об исправлении и вразумлении людей, опасных для государства, а об обезврежении их хотя бы самыми беспощадными мерами». Особых сожалений по поводу произошедших событий не высказывалось, ведь впереди (как считалось) была очевидная победа над советской властью и легализация нового порядка управления государством через новое Всероссийское Учредительное Собрание. «Правительство, держащее в руках власть, – замечал Тельберг, – обязано обеспечить Учредительному Собранию не обстановку смуты и бессилия, в которой оно может еще раз пасть под ударами большевиков слева и справа, а обстановку, достаточную для его авторитета и необходимую для успеха того великого исторического дела, которое оно призвано совершить»
[29].
После свершившегося факта ареста членов Директории у Совета министров существовало две альтернативы. Первая, вполне логичная, заключалась в незамедлительном освобождении арестованных Директоров и восстановлении прежнего правового статуса Директории. Но это, по словам Гинса, «казалось немыслимым». «Факт свержения Директории был признан… Власть могла перейти к трем оставшимся членам Директории (Вологодскому, Болдыреву и Виноградову. – В.Ц.), но это был бы суррогат Директории, идея которой, как коалиции, умирала вместе с выходом «левой» половины. Принятие власти всем составом Совета министров было бы повторением неудачного опыта Временного Российского Правительства князя Львова и Керенского». В протокольной записи заседания Совета министров было отмечено, что «восстановление его могло бы вызвать смуту, борьбу партий, протесты армии и таким образом гибельно отразилось бы на деле возрождения русской государственности»
[30]. Вторая альтернатива – признание незаконности переворота и выход из создавшейся всероссийской коалиции, возврат к «областничеству». «Но жребий был брошен, – писал Гинс, – провозгласив лозунг объединения, возвращаться в областничество казалось уже безумием. Страна вновь распалась бы, и мучительный процесс ее собирания мог бы оказаться более трудным. В момент собирания страны, при попытке создания общегосударственного центра, областничество может быть только вредно»
[31].
