В обвинительных актах, предъявленных омским военно-революционным трибуналом арестованным в Иркутске в 1920 г. бывшим министрам и сотрудникам адмирала Колчака, события 22 декабря рисуются так:
«21 декабря 1918 года в Омске произошло не увенчавшееся успехом восстание рабочих. Прежде всего, восставшие подошли к тюрьме и освободили не только большевиков, но также и прочих политических узников. Мы не можем отделаться от невольного чувства возмущения при чтении показаний, данных эсерами, членами Учредительного Собрания колчаковской следственной комиссии, в которых они заявляют, что они ушли из тюрьмы из боязни со стороны насильников большевиков, но что они на следующий день добровольно явились в тюрьму стоявшего за свободу, демократа Колчака.
На следующий день утром колчаковцы стали выводить на казнь не только большевиков, которые были захвачены силой, но также и меньшевиков, которые вернулись добровольно. Офицер Черченко пришел с личным приказом Колчака вывести на казнь социал-демократа Кириенко, социал-революционера Девятова и интернационалиста Попова. Кириенко и Девятов были расстреляны на улице. Попов был болен сыпным тифом. Поэтому они пытались сбросить его в водосточную трубу, но тут помешали «технические условия», отверстие было слишком узко. Офицер Бастымаевский из отряда Красильникова вывел на казнь 15 заключенных, включая членов Учредительного Собрания, социал-революционеров Брудерера и Маевского».
Таков судебный материал, которым судебные органы оперировали особенно за границей (этот материал печатался во всех противобольшевистских органах печати в Соединенных Штатах и на Дальнем Востоке и т. д.). Тут фигурирует и «личный» приказ адмирала Колчака, и попытка «сбросить Попова в водосточную трубу, не удавшаяся по техническим условиям». Не будем удивляться этой фантастической лжи, обычному орудию пропаганды большевиков. Однако и эсеры настойчиво вменяли это преступление в вину адмиралу и его правительству (Иркутская следственная комиссия, состоявшая из эсеров и большевиков, одним из мотивов казни адмирала выставила «расстрел членов Учредительного Собрания, учиненный по приказу адмирала, и награждение им убийц военными орденами»).
Попытаемся проследить их аргументацию. Не будем останавливаться на агитационных выпадах социалистических деятелей и на их брошюрной и газетной литературе. Серьезного внимания заслуживает лишь повествование об этом кровавом эпизоде одного из «героев» сибирской катастрофы, эсера Евгения Колосова. Вот что он, между прочим, пишет в № 21 журнала «Былое» за 1922 г. и повторяет в недавно вышедшей книге, посвященной характеристике правления Колчака.
Подпольные эсеровские организации принимали деятельное участие в подготовке восстания, но Колосов, как знаток дела, в успех восстания не верил. «Одних чешских сил, – говорит он, – хватило бы для подавления какого угодно внутреннего движения на городской территории. Но тем более страшными должны были быть расправы, а в такие моменты не разбирают, кто прав, кто виноват, особенно среди сидящих в тюрьмах». Далее Колосов в том же очерке приводит длинный разговор жены расстрелянного Нила Фомина и затем доказывает, что заключенных в омской тюрьме Фомина, Брудерера, Сарова и др. вывезли ночью из тюрьмы по приказу председателя военно-полевого суда, что их будто бы в ту же ночь судили в гарнизонном собрании и в ту же ночь расстреляли на Иртыше. Никаких фактов и документов в защиту этих утверждений Колосов не приводит. Он считает достаточным ссылаться на беседу его с разными лицами в омской, уже большевистской тюрьме, в 1920 году. Колосову важно доказать, что тут имел место не самосуд опьяненных местью офицеров, а легальное убийство по суду, покрытое Верховным Правителем.
Если бы в действительности дело происходило так, как голословно уверяет Колосов, – то ни адмиралу Колчаку, ни омскому правительству не пришлось бы назначать следствия и привлекать кого-либо к суду. В ночь убийства Омск находился в осадном положении, власть принадлежала исключительно военному командованию, учредившему военно-полевые суды для суждения участников мятежа. Приговоры таких судов были окончательны и конфирмации не подлежали. Никакой закон не давал права привлечения членов полевого суда к ответственности за неправомерные приговоры.
Но если бы военно-полевой суд, действуя при таких исключительных обстоятельствах, и допустил судебные ошибки и осудил невиновных, то не было бы никакой надобности оправдываться кому бы то ни было и искать виновников. Приведенные выше документальные данные с исчерпывающей полнотой дают право утверждать, что правительство, а тем более адмирал Колчак, не несут ответственности за совершенный в Омске расстрел социалистов.
В то же время не следует забывать, что во всех своих воззваниях и прокламациях эсеры призывали к восстанию и кровопролитию. Они подготовляли террористические акты против адмирала и отдельных членов омского правительства. Лучшим подтверждением этого являются собственные признания все тех же эсеровских летописцев и участников сибирской эпопеи. Тот же Евгений Колосов, оплакивая смерть своего друга Нила Фомина, пишет в № 21 «Былого» за 1923 г. следующее:
«Он (Фомин) считал тогда, что истинным вождем реакции являются Михайлов и Гришин-Алмазов, особенно первый. Так, оно, конечно, и было на деле. Считая, что он сам помог им возвыситься и укрепиться, Нил Вал. (Нил Валерианович. – В.Ц.) полагает, что он же должен взять на себя инициативу для решительного пресечения их деятельности. Нил Вал. ставит вопрос о совершении немедленно террористического акта против Михайлова, причем брал на себя выполнение его. Не знаю в точности, но, по-видимому, он обращался с этим предложением к официальным партийным организациям. Сам я полагал тогда, что человеку в положении Нила Вал. подобные акты нужно предпринимать непосредственно на свою ответственность, не ища их санкций со стороны. Так или иначе, но это покушение не состоялось. Михайлов не был устранен ни прямо, ни косвенно и вскоре сам перешел в наступление».
В другом месте цитированного очерка Колосов подробно описывает, как он сам однажды таким же образом собирался устранить адмирала Колчака.
Эти строки лидера эсеровской партии дают достаточно материала, чтобы в должной мере оценить сущность идеологии эсеровских вождей. Колосов считает закономерной и, очевидно, вполне соответствующей его социалистической совести кровавую расправу со своими политическими противниками: министром финансов Михайловым и военным – Гришиным-Алмазовым. Убийство из-за угла Колосов, со свойственным ему цинизмом, именует «прямым устранением». Нил Фомин считал себя вправе самолично убить министра финансов Михайлова только за то, что тот не последовал за его программой, а отмежевался от эсеров и стал на государственную точку зрения. Фомину как правоверному эсеру убийство политического противника казалось естественным исполнением партийного долга. Если бы это убийство ему удалось выполнить, то можно ли сомневаться в том, что его политические друзья и единомышленники аплодировали бы его героизму.
И если бы самому Колосову удалась бы операция «прямого устранения» – т. е. попросту убийства – адмирала Колчака, то нашелся ли хоть один эсеровский публицист, который осудил бы это убийство?
