Она попыталась рассказать. В процессе повествования явился протоиерей Соловьев, грузно сел на стул возле двери, тот крякнул, принимая добрую сотню килограммов. Елена была прервана на самом интересном месте: как ей сканировали мозги, как она застряла с женихом на колокольне, как Кройстдорф вернулся за ней.
Про музыку профессорша ничего не сказала. Но Протопотап, кажется, что-то заподозрил.
– Да ты влюбилась, дочка, – заявил он и легонько щелкнул Елену по носу. – Слава богу! А то уж я думал, Осендовский унес твое сердце и теперь у тебя там пусто-пусто, холодно-холодно. – Потом перевел взгляд на Дросселей и авторитетно подтвердил: – Влюбилась. Видите, как придыхает и смущается, когда его имя произносит. К-р-о-й-с-т-д-о-р-ф. Чуть не по буквам.
– Мы с ним слишком похожи, Потап Сергеевич, – со вздохом проговорила Елена.
Протоиерей погрозил ей пальцем.
– Не обольщайся. Это другой человек. Отдельный от тебя. Если и есть что общее, то разного все равно больше. Узнавание нужно.
– Да не увижу я его больше, – разозлилась Елена.
– Не зарекайся. – Протопотап опять повернулся к Дросселям, рядком сидевшим на диване и в изумлении слушавшим историю про Золушку, которая сама прятала башмачок в фартуке. – Он ведь не на том свете. Понадобишься – найдет.
Старики согласно закивали: не тужи, девочка, все образуется.
– А я вот в Сибирь собираюсь, – проговорил священник, утвердив здоровенную лапищу на плече Елены. – Проповедовать среди «чубак». Убедила ты меня, что они люди.
Коренева встрепенулась. Значит, появится новый настоятель храма.
– Как же я буду исповедоваться?
– Дистанционно, – отрезал Соловьев. – Я никого из вас не бросаю. Но причащаться извольте к моему преемнику. Это только вживую делается.
– А мне сейчас надо посоветоваться, – выпалила Елена.
– Советуйся, – кивнул батюшка. – Дросселей, надеюсь, не боишься?
Коренева покачала головой и рассказала про Поджетти.
– Я думала, что это итальянская фамилия, – удивилась Лейда Яковлевна.
– У них теперь кто только ни живет, – ответил муж. – Так он шпион? – Глаза старика сделались насмешливыми. В иностранных резидентов он не верил.
Коренева тоже… до последнего времени.
– Вот тебе и повод позвонить, – задумчиво сообщил Протопатап.
– Выйдет вроде доноса.
– Скажи Варьке. – Соловьев всегда умел придумать способ.
Предложение показалось Кореневой дельным. Однако говорить напрямую она не хотела, поэтому пригласила мадемуазель Волкову прогуляться в университетском парке и привела ее на лекцию креативного менеджера.
– Вы хотите, чтобы я обрела цель в жизни? – насмешливо осведомилась Варвара, которая перед этим всю дорогу исповедовалась Елене в своих чувствах к Ландау. Очевидным образом девушке не с кем было поделиться, а отца она запоздало побаивалась: вдруг Васе что-то будет на работе? – Елена Николаевна, я уже мотивирована дальше некуда. Вашу злополучную программу, как зуб, тащили. Защиту пытаемся придумать… Да еще Топтыгин, который считает меня романтичной!
– Ты очень романтична, – возразила Елена. – И чувствительна в глубине души. Иначе не стала бы надевать на себя такую броню.
Варька хмыкнула, но была польщена.
– Так на что я должна смотреть?
– На лектора.
Мадемуазель Волкова прищурилась.
– Ну, Поджетти.
– Не помнишь? Ах да, ты его даже не видела в моих лондонских картинках. Только твой отец и те два доктора.
– Подождите. Вы что хотите сказать? Помню я его на мониторе среди физиономий из МИ-6. Леонтий Васильевич разбирается. – Барышня вплеснула руками. – Елена Николаевна, какая вы старомодная! Прямо сказать не могли? Ну да, он резидент и уже несколько месяцев пытается всех кругом окучить.
– Почему же его не арестуют? – опешила Коренева.
– Выявленный агент – большая ценность, – снисходительно пояснила Варька. – Его не хватают, а наблюдают, куда он приведет.
– Тогда и о моем разговоре с ним…
– Ваш отказ всех очень впечатлил, – девушка лукаво заулыбалась, – особенно моего отца.
* * *
Доктор Блехер сразу очень приглянулся патриарху: смущается, но знает много. Фунт меньше: гонор через край. О том, нравится ли он сам, Божий человек никогда не заботился. Что до врачей, то их собеседник порадовал, сразу перейдя на медицинский жаргон, унаследованный от родителей. И вообще, после того как полвека назад в приказном порядке было решено, что у Церкви и науки нет противоречий – мир творение Божье, а люди его познают, – многим полегчало.
– Если принять во внимание тот факт, что клеточная решетка воды изменяется под воздействием звука, – рассуждал Блехер, – а Его Величество проявляет чувствительность именно к пению монастырского хора, то надо попробовать…
Оставался один вопрос, как убедить императора подвергнуться испытанию. В субботу Карл Вильгельмович с непроницаемым выражением лица вошел в Малахитовый кабинет Государя.
– Ваше Величество, – начал он, – человек на восемьдесят процентов состоит из воды.
Сидевший за столом Макс заржал.
– Мне уже доложили.
Кройстдорф смутился.
– А металлы при нагревании расширяются, – заговорщически понизив голос, сообщил император. – Вы об этом хотели со мной поговорить?
Он был в хорошем расположении духа. Как вернулся из монастыря – начал работать. Дела шли.
– Смысл такой… – Кройстдорф помял подбородок, а потом очень быстро, зажевывая подробности, вывалил на друга историю музыки и мозгов. – Недурно было бы использовать собственных неврологов, раз казна платит за их исследования… Патриарх одобрил.
– Ну раз так, – пожал плечами Государь. – Врачей надо слушаться. Я готов.
Карлу Вильгельмовичу казалось, что все пройдет труднее.
В Институте неврологии уже устали принимать высокопоставленных пациентов. Блехер, как всегда, переживал и готов был опутать Максима Максимовича всеми имеющимися проводами. Мелодию записали быстро. И снова все ожидали, что услышат нечто вроде: «Сильный, державный» или «Тебе Бога хвалим». А услышали рок-н-рольные и блюзовые композиции, выдуваемые тромбоном в произвольном порядке. Попурри. Да такое, что ноги сами шли в пляс.
Впору было задуматься, как такой веселый человек напускает на себя непроницаемую суровость, не вредно ли? Но Блехер обратил внимание на пронзительную ноту: среди немыслимой какофонии труба силилась, но не могла вывести соло.
– Что это за мелодия?
Кройстдорфу не надо было напоминать. На каждом балу играли.
– Вальс «Белых роз», под который Его Величество впервые танцевал с императрицей в Берлине.
