Алексий всегда досадовал, когда от него требовали прямых указаний. Он не угадывает погоду!
– Делай, что должен, – ворчливо сказал старик. – Твоя обязанность – предотвращать развал державы. Вот и работай. Не попустительствуй. А Государь сделает свое дело. Свою работу. В этом не сомневайся.
Кажется, все сказано. Надо уходить. Кройстдорф помялся.
– Мне сейчас на слушание…
– Руки сложи, – потребовал патриарх. – Правую выше левой.
Алекс опустил голову. Ее накрыли принесенной епитрахилью и перекрестили. Сунули к губам серебряный крест.
– Иди, Бог с тобой.
* * *
Переодеться – и на слушания. В кабинете шефа безопасности имелось все необходимое, чтобы привести себя в порядок. За книжным шкафом открывалось личное пространство с душем, гардеробной, диваном, баром, да еще мало ли что может понадобиться мужчине в самом расцвете сил? Два робота помогли ему причесаться и облачиться в полный мундир. Адъютанты ожидали снаружи.
В торжественных случаях нельзя было просто перебросить себя через портал. Следовало проявлять уважение к выборной власти – ехать на слушание в правительственном антиграве. Открыто подставлять себя под крики толпы и объективы камер.
Дорога недалека. С Лубянки на Охотный Ряд. Конечно, главный комплекс в Новой Москве. Но мемориальные здания, чаще всего используемые для подобных слушаний, все еще в сердце города. Ведь не каждый день в Думу вызывают для остракизма – ему одному кажется, что слово похоже на «кастрацию»? – чины министерского уровня. И допрашивают с пристрастием.
Личный друг царя, Карл Вильгельмович, знал, за что именно его будут рвать. Не за сибирских арестантов, не за активность вокруг «чубак», даже не за нарушение законов. Поводы. Бить станут именно за близость к августейшей семье. В глазах думцев он заранее виноват. Нет возможности ударить царя, так хоть на псаре отыграются.
Макс несколько раз порывался спасти друга. Звонил. Пытался отменить слушания. Одного его слова было бы достаточно. Но тогда выходило, что Кройстдорф струсил, чего за Алексом не водилось, и он отказался, вновь пригрозив отставкой.
– Да я сам уйду! – рявкал император, прекрасно понимая, что на Руси отречение – самоубийство. И то, и другое для православного государя невозможно – неси крест. – Или всю эту шарагу закрою!
– Не сейчас, – возражал Кройстдорф.
– Я не могу смотреть…
– А придется.
Макс раздражался, начинал вопить: «Я царь или не царь?» – и искал поддержки у жены. Татьяна Федоровна сама была напугана участью семейного ангела-хранителя.
– Если с вами что-то случится, мой дом не устоит, – сказала она. – Помните: вы не за себя сражаетесь. Я, мой муж, мои дети, мы доверяем вам и не доверяем любому, кого Дума приставит нас сторожить. Сейчас мы под охраной, а можем оказаться под арестом.
– Успокойтесь, – просил ее Кройстдорф, сам не испытывая ни малейшей уверенности.
Дорога не заняла и пяти минут. Заседание проводилось в центре еще и для того, чтобы народ мог собраться перед зданием Думы и выразить распекаемому министру свое негодование. Кройстдорф отметил, что его встречала демонстрация сотни в три с транспарантами «Да здравствует парламент!», «Свободу Сиротко!» и «Долой придворную камарилью!»
Слово было старинное, из либеральных и большевистских газет начала XX века. Означало просто «двор» по-испански, но выглядело почему-то особенно обидно. Сразу воображалась туча кровососущих насекомых, облепивших трон.
Холлы, мраморные лестницы, леса светильников. Зал. Депутаты уже заранее стоят и орут. Все фракции, даже лояльные царю. Их можно понять: хочется жить красиво, сидеть на должности и получать нехилое жалованье. Шефа безопасности пригласили на трибуну. Как выплюнули из микрофона чины и звания. Должность вообще зажевали. Кто же не знает палача-Кройстдорфа, правую руку нашего Калигулы?
Карл Вильгельмович стоял освистываемый и осыпаемый бранью. Наконец ему надоело.
– Если вы не хотите меня слушать, я уйду, – громко заявил он, без микрофона покрыв пространство до последних рядов. Вот что такое командный голос! Учитесь, господа.
Зал на секунду замер. Этого хватило, чтобы он начал говорить. А дальше уже невозможно стало не слушать. Имена, должности и обвинения сыпались как из рога изобилия. Не зря он вытащил на свет чужие скелеты из пыльных шкафов. Его пытались зашикать, но уже не все. Негодующая куча-мала у трибуны заметно растаяла, многие сели на места и включили наушники.
– «Жуйте» микрофон, – посоветовал председатель, – через него трансляция.
Не только на депутатские девайсы, на улицу и в сеть. Сейчас Кройстдорфа слышали все, кто хотел. Прозвучало слово «сепаратизм» – забытое со времен Смуты. Пошли доказательства. Становилось ясно, что спасение «чубак» лишь позволило зацепить и потащить на свет божий целую сеть.
– Вы хотите устроить нам тридцать седьмой год! – крикнул кто-то в первом ряду.
– Да нет же, – попытался оправдаться Карл Вильгельмович. – Я как раз этого не хочу! Если вовремя не принять меры, мы скатимся…
– Позор! – в кричавшем Кройстдорф узнал Леденца. «Наш пострел!»
– Позор! – начало скандировать оппозиционное большинство народных избранников.
– Послушайте! – патетически заявил Гаррик Шалович. – Там, на Манежной площади, собрались люди. Они выкрикивают в ваш адрес: «В отставку!»
Кройстдорф, который уже перешел в своем персональнике с обличительных документов на картинку Манежной, был удивлен. Вместо небольшой демонстрации у входа напрудило тысяч двадцать. И еще шли, выплескиваясь из телепортов в устьях улиц.
Организаторов не было, но полицию не трогали. Пока. «Даст бог, наши успеют вывести конных жандармов и рассечь толпу», – подумал шеф безопасности. Эксцессы при скоплении людей возникают сами собой, даже если граждане мирно настроены.
– Вы слышите, что они вам кричат? – не унимался Леденец. Но его товарищи в зале, уже раскрывшие персональники, выглядели скорее растерянно и озадаченно.
– Это они вам кричат, – сообщил Карл Вильгельмович. – Вы защищаете не граждан, а уголовников от ответственности. – Он еще ближе поднес микрофон к губам. – Назвались Думой, вот и думайте, что теперь делать. – И сошел с трибуны. Народным героем, конечно.
Выход из здания был триумфальным. Даже неприлично. Человека в его должности не позволяется носить на руках. Единение народа и полиции не может быть долгим. В нем сокрыта некая противоестественность. Именно об этом думал Алекс, когда его подкидывали и поздравляли. Люди должны ходить на работу и спешить домой к семьям – это их нормальное состояние. Сбиваться в толпы и вышагивать с транспарантами – вредно для здоровья как граждан, так и державы в целом.
Это была последняя здравая мысль. Шефа безопасности приложили об машину. Не со зла – играючи, как мячик. Адъютантам удалось перехватить Карла Вильгельмовича и запихнуть внутрь антиграва. Толпа обиженно загудела: у-у-у! И начала раскачивать бронированный автомобиль.
