– Вы ведь не об этом приехари говорить? – Мисука всем видом показывал, что тема для него неприятна.
«Мне же легче», – решил Кройстдорф.
– Прошу распорагаться. Чаю?
Девушка в кимоно и с высокой прической принесла прибор снежно-белого цвета, с малюсенькими чашками. Мисука знаком велел ей разлить и указал гостю на блюдо с безвкусными японскими сладостями в рисовой пудре.
«Перед таким разговором лучше бы саке».
Хозяин хранил молчание, ожидая, что гость заговорит первым. Он был невысокий, верткий, с явной примесью русской крови, но оттого еще тщательнее державшийся национальных традиций. Его отца звали Кёнгёро, к самому обращались Тосё Кёнгёрович, естественно, за глаза именуя «Кенгуруевичем». Все это шеф безопасности знал из досье и теперь хотел понаблюдать сам.
Мисука вел себя очень спокойно. Даже слишком для визита министра. Разговаривал на равных. А не стоило бы. Кройстдорф сам решал, кто ему ровня, а кто и в коридорчике подождет.
– Вы инициировари звонок, – наконец произнес Тосё-сан. – Я вас срушаю.
Так он в роли просителя? Лихо!
– Я приехал поговорить о госпоже Кореневой.
– Вы прямой черовек, – не одобрил Мисука.
– Насколько я понял, она связана с вашей корпорацией устной договоренностью. Мне хотелось бы отменить условия. Назовите цену.
Мисука откинулся от стола и долго всматривался в хмурое, непроницаемое лицо собеседника.
– Цену? Ее нет. Ерена Никораевна сама по себе сришком ценный трофей, чтобы менять его на другой.
Кройстдорф помялся.
– Я слышал о вашей школьной влюбленности. Но ведь и ее мнение важно.
Тосё-сан на мгновение нахмурился, а потом рассмеялся.
– Что за групости? Да, мы учирись вместе, я очень симпатизировал Ерене. Мой отец запретир ухаживать за русской девочкой. Но какое это теперь имеет значение?
– Как какое? – опешил Кройстдорф. Он-то пришел как рыцарь к самураю.
– Моя компания собирается начать бурение на Япете, – без обиняков заявил Мисука. – Теперь, когда вы втоптари в грязь «Шерьф-индастри», мы первые в очереди. Ерена открыра записи командора Воркова, показара их всему миру. Ее превращение в госпожу Мисука укрепит наши позиции на спутнике. Поверьте, это договор. Очень выгодный обеим сторонам. Мы приобретем преимущество на Япете. Коренева – статус и богатство. – Японец развел руками. – Я же не виноват, что она предпочла мои деньги, а не ваши.
«И денег-то особых нет», – подумал Кройстдорф.
– Значит, вы просто используете ее? – уточнил он. – Вам нужна ее известность, а не она сама.
Мисука был совершенно спокоен.
– Можно подумать, что вам нужна она сама. Ее древнее имя – княжна Доргорукова. Ерена мне рассказывара, как вы ее представири при дворе. Корни супруги укрепири бы вашу хирую родосровную.
Кройстдорф скрипнул зубами. «Не такую уж хилую…»
– Не подумайте, что я осуждаю. Нет, напротив. Очень выгодная сдерка. Но не обессудьте, мои усровия оказарись предпочтитерьнее. – Тосё-сан повертел в руках чашку с чаем. – И, между нами, я богатый мородой мужчина и могу позворить себе рюбую женщину. Ерене уже за тридцать. Она станет прекрасной супругой и хозяйкой дома. У нее будет все. Я даже разрешу ей некоторые ворьности, поскольку разрешу их себе. – Он поставил чашку. – Мы современные рюди. Если она вам так дорога, можете еще раз попытать счастье. Министр безопасности – бризкий черовек в доме, вот что по-настоящему укрепряет фирму.
Карл Вильгельмович понял, что пришло время бить по голове.
– А с чего вы взяли, что получите заказ на бурение Япета? – холодно осведомился он.
Мисука пожал плечами.
– «Шерьф-индастри» вне игры. Все, кому она запратила в Госсовете, теперь поручири приношения от нас. Мы поддержари вас информационно не потому, что так просира госпожа Коренева. А потому, что это избавило нас от главного конкурента. Теперь господам-советникам пришрось протянуть руки к нам, и, поверьте, они остарись не пустыми.
– То есть вы сами признаетесь в даче взяток? – ласково переспросил Карл Вильгельвович.
– А вы думаете, что сможете выйти отсюда, есри мы не договоримся? – еще ласковее осведомился Тосё-сан. – Даже есри вы что-то записари…
– Ничего я не записывал, – хмуро бросил Кройстдорф. – Наш разговор сразу шел в эфир…
– Тем борее. – Голос Мисуки стал угрожающим. – У меня, конечно, нет ни ниндзя, ни стражи с катанами, но вы один не справитесь с порусотней охранников, каким бы героем Ерена вас ни считара.
Приятно слышать, что тебя считают героем.
– Ты его не тронешь. – Прекрасная дама стояла за рамкой двери.
Японец начинал гневаться.
– Выйди, наши женщины…
– Я не ваша женщина! – вспылила Коренева. – У нас был договор. Его голова в обмен на мою руку.
– Вы можете перестать жить в Средних веках? – взмолился Тосё-сан. – Никто его парьцем не тронет. Не хватаро еще трупа министра безопасности на пороге! Мои адвокаты сведут все претензии к крупной пени за попытку подкупа советников. А со своими продажными чиновниками разбирайтесь сами.
– Елена, – позвал Кройстдорф тем приказным тоном, который так бесил Кореневу. – Надеюсь, ты все слышала. Стены из бумаги. Ты ничего не должна. Они сами хотели похоронить «Шельф». Идем.
– Не так скоро. – Мисука встал. – Вы понимаете, что за информационный вал пойдет теперь? Вам не отмыться.
Кройстдорф замер.
– Есть способ решить дело благородно. Победите вы – я не буду предъявлять обвинений в подкупе советников. Я – медиаигры оставьте при себе.
– Это вызов?
– А вы примете?
Тосё-сан кивнул и жестом пригласил противника пройти в соседнюю дверь.
– Елене позволено будет наблюдать? – осведомился шеф безопасности.
Мисука молча показал на одну из раздвижных стен, забранную полупрозрачной рисовой бумагой, сквозь которую можно было понять, что происходит в зале. Не видеоканал, конечно, но терпимо.
– Торько женщины дикарей с насраждением смотрят, как мужчины выпускают друг другу кишки, – презрительно бросил японец. – Порядочная дама «живет в средоточье семейных забот».
Они стояли в квадратном спортивном зале, стены которого были украшены копьями-яри, скрещенными алебардами, странноватыми португальскими мушкетами – единственным огнестрельным оружием, сквозь зубы одобренным в сегунате. Невиданной красы желтые и черные мечи, увитые разноцветными шнурками, стояли в резных деревянных стойках у дверей. Все это выглядело слишком нарочито, и Кройстдорф задумался: а какое отношение к семье мирного преобразователя лыжных курортов имела воинственная рухлядь?
