Я с такой силой сжимаю в кулаке бумаги, что они хрустят. Разве это справедливо? Пусть речь идёт всего об одной игре, но разве я имею право плевать на то, ради чего мои родители столько трудились и стольким пожертвовали?
И потом, это же бейсбол! Бейсбол – это моя жизнь, мой выбор. О чём мы вообще спорим?
– Райан… – голос отца прерывается, он проводит рукой по лицу. – Райан… прости меня. Прости за то, что кричал на тебя, – он снова замолкает. – Это всё… проблемы на работе… проблемы с твоей матерью…
Мы с отцом никогда не ссорились. Наверное, это странно. Я знаю кучу парней, у которых большие сложности с отцами. Но только не у меня. Отец никогда не требовал, чтобы я был дома к определённому времени. Он считает, что у меня достаточно ответственности, чтобы самостоятельно решить, какие неприятности я хочу получить на свою задницу, и достаточно ума, чтобы найти выход из положения. С бейсболом он поддерживал меня на каждом шагу. Делал гораздо больше, чем другие родители. Он заботился обо мне и подстраховывал всю жизнь. И теперь… теперь он опять заботится обо мне.
Я несколько раз киваю, прежде чем заговорить, будто соглашаюсь с чем-то, сам не знаю, с чем. С чем угодно, лишь бы прекратить эту ссору.
– Да ладно. Это моя вина, – я сминаю бумаги в руке. – Ты прав. Это… – я поднимаю скомканные листы, – это пустяки. Ерунда какая-то.
Отец натянуто улыбается.
– Вот именно. А теперь иди расскажи маме. Она будет в восторге.
Я встаю, чтобы выйти, и стараюсь не обращать внимания на странную пустоту в груди.
– Райан, – говорит отец.
Стоя у двери, я оборачиваюсь к нему.
– Будь так добр, не рассказывай маме о финале конкурса. Она в последнее время вся на нервах.
– Конечно.
Какой смысл ей рассказывать? Мама всегда догадывается, когда я лукавлю, а я не хочу убедиться в том, что сказал отцу неправду.
Бет
На часах девять сорок пять, а Исайя приходит с работы в десять. У меня уже онемел палец, прижатый к кнопке быстрого набора номера. Солнце наконец-то село, в комнате темно. Я так и не вылезла из постели. Скотт ко мне не заходил. Как и Эллисон. Никто не пилил меня за школу, за скандал с Эллисон и даже не позвал ужинать.
Я дважды влипла. Теперь Скотт отправит маму в тюрьму. Наверное, он уже звонил в полицию. Знаете, что самое смешное в этом кошмаре? То, что я старалась. Я старалась – и облажалась. Представляете?
В десять я позвоню Исайе и попрошу его приехать за мной. Мы уедем к океану. Сбежим. Жаль, что я не смогу уговорить маму уехать с нами. Мы с Исайей могли бы забрать её до того, как это сделают копы.
Я поднимаю голову, волна надежды захлёстывает меня, перед глазами всё плывёт. Я смогу уговорить маму! Мы сбежим ото всех – вместе.
В дверь стучат. Я прячу телефон под покрывало.
– Да.
Скотт входит в комнату и включает свет. Сейчас на нём чёрная футболка и синие джинсы. Впервые за это время я вижу в нём что-то от того парня, который заботился обо мне, когда я была маленькой, и моё глупое сердце тут же откликается. Я слезаю с кровати. Я должна попросить у него прощения.
– Скотт…
Он обрывает меня, не поднимая глаз от ковра.
– Я не собираюсь выслушивать твои оправдания. Если ты ещё раз позволишь себе так разговаривать с Эллисон, ты об этом пожалеешь. Она моя жена, и я её люблю.
Я киваю, но Скотт этого не видит, потому что не смотрит на меня.
Он вынимает бумажник и швыряет на тумбочку визитную карточку. На ней имя и телефон маминого инспектора по надзору.
– Я разговаривал с ним сегодня вечером. Приятный мужик. Ты знаешь, что твоей матери грозит десять лет, если она не выдержит условный срок? Десять лет. И это без учёта того, что ей предъявят, если я расскажу полиции всё, что знаю. Выбор за тобой, Элизабет. Или ты живёшь здесь до тех пор, пока тебе не исполнится восемнадцать. Или же… От тебя зависит, сядет твоя мать в тюрьму или нет.
Облегчение с такой силой прокатывается по моему телу, что у меня подгибаются ноги. Он не отправил маму в тюрьму. По крайней мере, пока. Я всё ещё могу всё обстряпать. Мой мозг вскипает от множества задач. Я должна придумать, как добраться до Луисвилла, как уговорить маму бежать со мной, а потом нужно будет всё уладить с Исайей…
– Последний шанс, – прерывает мои размышления Скотт. – И на этот раз я хочу, чтобы всё было идеально.
Он снова хлопает ладонью по тумбочке, и последняя сигарета, которую я стрельнула, выкатывается из папки и падает прямо на пол. Вот чёрт.
Скотт наклоняется и рассматривает сигарету, прежде чем поднять её. Он ведёт себя так, будто это косяк, а не табак. Чёрт, чёрт. Как будто это шприц с героином.
– Дай я объясню.
Вообще-то нет. Но однажды я слышала, как Ной сказал так Эхо и тем самым выиграл время.
Скотт выпрямляется, и я вижу, что у него дрожат руки. У папы тоже тряслись руки.
– Прекрати врать! Я привёз тебя в свой дом, – он с усилием подбирает слова, и я понимаю, что он с трудом сдерживает ярость. Меня пугает то, что он на меня не смотрит. – Я дал тебе дом, а тебе не хватает совести даже попытаться следовать моим правилам.
Тихий гнев пугает меня сильнее всего на свете. Пьянчуги, придурки и прочие, легко впадающие в ярость, – с ними я умею обращаться. Я знаю, когда нужно потихоньку исчезнуть. Но те, кто сдерживает свой гнев, мужчины, которые размышляют над тем, что и как они делают, – вот они внушают мне настоящий страх. Именно от них нужно ждать беды. Тоненький голосок, похожий на мой детский голос, тихо шепчет мне на ухо, что Скотт никогда меня не обидит. Он был нашим защитником.
Да, был. Когда-то. Но этого человека я не знаю.
– Я старалась, – шепчу я.
– Врёшь! – Скотт орёт так громко, что хрустальные подвески на люстре начинают дребезжать. Я морщусь и отступаю назад. – Ты приложила все усилия, чтобы сделать нас с Эллисон несчастными!
Я судорожно сглатываю. Трент, мамин ухажёр, тоже с этого начинал. Он входил в квартиру весь такой спокойный и терпеливый, сдерживая ярость, клокотавшую внутри. Дальше он начинал орать, а потом бить.
Папа срывался так же. И дедушка. Моё сердце пускается галопом, когда Скотт сминает сигарету в кулаке. И тут он впервые поднимает глаза на меня.
– Боже, да ты дрожишь!
Он шагает ко мне, я пячусь назад. Врезаюсь спиной в окно, инстинктивно взмахиваю руками, ища что-нибудь, что угодно, чтобы защититься.
– Пошёл вон!
«Он больше не сердится», – кричит мне маленькая девочка, но я её не слышу. Она умерла вместе с моей любовью к платьям, ленточкам и жизни. От неё остался только призрак.
– Прости, – медленно произносит Скотт и отходит от меня. – Я не понял, что напугал тебя. Я разозлился. Эллисон очень расстроилась, я не могу видеть, как она плачет, а тут ещё твоя учительница позвонила… Но я спокоен. Честное слово.
