– Пойдём.
Я бегло смотрю на неё.
– Райан, – произносит она, – пожалуйста.
Это её единственное пожалуйста пробивается сквозь хаос, затуманивающий мой разум, заставляет шагнуть прочь от Тима. Я сжимаю руку Бет в своей и тащу её к своему джипу, не забыв по пути прихватить из переносного холодильника упаковку из шести банок пива.
Она держит меня за руку всё время, пока мы молча идём через высокую траву. Возле джипа я первый отпускаю её, и мы забираемся внутрь. Моё сердце обливается кровью, ярость течёт по венам. Я включаю двигатель и выезжаю с поляны.
Мой брат уехал.
Мой брат – гей, он уехал навсегда и больше никогда не вернётся. Мой отец делает вид, будто у него никогда не было старшего сына. Моя мать несчастна. Мои родители – люди, когда-то обожавшие друг друга, – замкнулись в ненависти.
Я долго еду вдоль ручья, выискивая брод. Хватит, сегодня я достаточно мучил Бет. Всей этой поездкой. Своим присутствием. Исайя сказал, что я доводил её до слёз. Я до боли сжимаю пальцы на руле. Бет права: я придурок.
Ладно, сейчас я отвезу её домой, а потом вернусь к себе. И напьюсь. В одиночку. Возможно, алкоголь не отменит случившееся, но, по крайней мере, поможет забыть о нём на несколько часов.
Когда шум ручья сменяется тихим журчанием, я резко выворачиваю руль влево. Мы переезжаем ручей почти посуху, но, как только оказываемся на другом берегу, я сразу понимаю, что влип. Проклятая грязь.
Её слишком много. И она очень глубокая. Я выжимаю газ и до отказа выкручиваю руль вправо в попытке дотянуть передними колёсами до твёрдой земли прежде, чем задние намертво увязнут, но уже слишком поздно. Задние колёса громко воют и кладут конец всем моим стараниям.
– Твою мать! – я с досадой хлопаю рукой по рулю.
Я знаю, что чем больше буду дёргаться, тем сильнее увязну, поэтому выключаю двигатель. Всё, я попал. Срываю с головы бейсболку, швыряю её на пол. Отличный итог вечера – я в полном дерьме, по уши.
Нога по щиколотку погружается в грязь. Несомненно, Бет найдёт самые выразительные слова, когда я скажу ей, что добираться домой придётся пешком. Чёртова грязь ведёт себя как медленно застывающий цемент, идти почти невозможно. Джинсы шлёпают по грязи, натирают ногу, но я не позволю Бет окунуться в эту грязь.
Я не был джентльменом по отношению к ней. Скорее, наоборот. Впрочем, её чересчур яркая индивидуальность не слишком облегчала мою задачу. Я открываю дверь и протягиваю руки.
– Иди сюда.
Она непонимающе морщит лоб.
– Что?
– Я перенесу тебя через грязь.
Она недоверчиво вздёргивает бровь.
– Представление окончено, бейсболист. Тебе больше не нужно притворяться.
Но сейчас я не в настроении выслушивать её подколки и возражения, поэтому просто подхватываю её под коленки и поднимаю с кресла. По крайней мере, она не будет всю дорогу пилить меня за то, что я угробил её ботинки.
– Погоди!
Бет выкручивается у меня из рук и лезет обратно в джип.
Неужели она не может позволить мне сделать хоть что-нибудь хорошее?
– Чёрт побери, Бет, дай же мне помочь!
Она пропускает мои слова мимо ушей и роется под пассажирским сиденьем. Майка на её спине задирается, обнажая гладкую кожу и цепочку китайских иероглифов, вьющуюся вдоль позвоночника. Я скольжу глазами вниз по строчке до того места, где она исчезает под джинсами. К сожалению, Бет слишком быстро снова устраивается у меня на руках, прижимая к груди две упаковки пива по шесть банок каждая.
Я перевожу глаза с пива на Бет. Она пожимает плечами.
– Шести может не хватить.
Для меня более чем достаточно. Сегодня мне не нужен собутыльник, но даже если бы он мне вдруг понадобился, я бы выбрал точно не Бет. Я ногой закрываю дверь и бреду через грязь. Бет лёгкая. Фунтов сто, не больше. Ну, сто пять, если мокрая.
– Тебе просто нравится меня щупать, – говорит она.
Я подбрасываю её, чтобы заткнулась. Пивные банки весело клацают, когда она перехватывает их, чтобы не уронить. Встряска не заткнула Бет, зато теперь её голова оказалась близко к моей. Я смотрю прямо перед собой, стараясь не думать о нежном запахе роз, плывущем от её волос.
– Тебе просто нравится меня щупать. Ты бы мог уже сто лет назад поставить меня!
Я так глубоко ушёл в свои мысли, что не заметил, как мы добрались до участка её дяди.
– Извини.
Я ставлю Бет на ноги, забираю у неё из рук обе упаковки и поворачиваю к её дому. Насчёт алкоголя Скотт выразился предельно ясно, только что не развесил вдоль дороги плакаты, напоминающие, что «спиртное категорически исключается».
К счастью для Бет, я ехал вдоль ручья в сторону участка Скотта. Иначе дорога домой превратилась бы в сущий ад – для неё. Что-то мне подсказывает, что Бет не слишком любит природу.
Она держится в нескольких шагах позади меня, и я рад идти в тишине. Осенние сверчки стрекочут в траве, ветерок шелестит в листве деревьев. Сразу за следующим холмом начинается выгон Скотта и его амбар. Ветка громко хрустит за моей спиной, Бет торопливо подбегает ко мне.
– Куда мы идём?
– Я отвожу тебя домой.
Она несильно хватает меня за предплечье.
– Чёрта с два!
Я останавливаюсь, но не потому, что она меня удержала, а потому что меня вдруг развеселила её попытка остановить меня силой.
– Ты выполнила своё обещание. Ты пришла со мной на вечеринку, а теперь я провожаю тебя домой. Мы в расчёте. Теперь я могу о тебе забыть. И ты можешь забыть обо мне.
Она прикусывает нижнюю губу.
– Я думала, мы начинаем сначала.
Какого чёрта? Разве не она всеми силами добивалась одного – чтобы я оставил её в покое?
– Ты меня ненавидишь.
Бет молчит, не отрицая и не подтверждая мои слова, а у меня вдруг сжимается сердце при мысли о том, что это правда. К чёрту. Хватит, я не обязан её понимать. Она мне вообще не нужна. Я поворачиваюсь к ней спиной и шагаю вперёд – через высокую траву выгона, к красному амбару.
– Ты когда-нибудь напивался в одиночку? – спрашивает она.
Я застываю. Не дождавшись ответа, она продолжает:
– Это хреново. Я попробовала однажды, когда мне было четырнадцать. От этого чувствуешь себя ещё хуже. Становится жутко одиноко. Мой друг… – она запинается. – Мы с моим лучшим другом договорились, что больше никогда не будем напиваться в одиночку. Мы пообещали подставлять друг другу плечо.
Мне настолько непривычно слышать эти откровения от Бет, что часть меня хочет, чтобы она снова стала угрюмой и грубой. Так её можно считать менее человечной.
