– И зачем ты мне об этом рассказываешь?
Трава шуршит – это она пожимает плечами.
– Шесть из этих банок мои, а у меня ещё больше четырёх часов до комендантского часа. Я подумала, что мы могли бы заключить перемирие на сегодняшнюю ночь, и тогда никому из нас не придётся быть одному.
– Твой дядя Скотт меня четвертует.
– Если не узнает, то не четвертует.
Я кошусь через плечо и смотрю, как она пробирается ко мне через траву.
– Поверь, я рискую потерять гораздо больше, чем ты. Он ничего не узнает.
Её лицо забрызгано грязью, волосы и одежда тоже в грязи. Часть этой грязи она собрала по дороге на вечеринку. Надо было сказать ей об этом до того, как мы приехали, но она так смеялась. Улыбалась. И я, как последний эгоист, захотел продлить это подольше.
А главное – Исайя сказал, что я заставил её плакать. Я смотрю на маленькую красавицу, стоящую передо мной. В ней есть нечто большее, я точно знаю. Я видел это в её глазах, когда она смеялась вместе со мной в джипе. Я чувствовал это в её прикосновении, когда мы танцевали.
Наверное, я схожу с ума.
– Ладно. По одному пиву.
Бет
На соломе очень мягко лежать.
Немного колется.
Уютно.
Отлично для состояния невесомости.
Она пахнет плесенью, пылью и землёй. Уголки моих губ сами собой приподнимаются от мимолётной радости. Плесень. Пыль. Земля. Эти слова отлично сочетаются друг с другом. Глядя на тени, падающие от переносного фонаря, который Райан отыскал где-то в углу амбара Скотта, я делаю глубокий вдох. Наконец-то я захмелела.
Но не от травки. Райан для этого слишком правильный. Накачалась алкоголем, так будет точнее.
Три пива. Исайя бы хохотал до слёз. Три пива – и я поплыла. А чего вы хотите, сами попробуйте несколько недель подряд проходить трезвой как стёклышко.
Исайя.
Снова болит грудь.
– Мой лучший друг злится на меня, а я злюсь на него, – я первая прерываю молчание, которое до сих пор нарушали только хлопки откупориваемых пивных банок да шорох и воркотня птиц под стропилами. – Мой единственный друг.
Райан медленно поворачивает голову ко мне. Он сидит на земляном полу, привалившись спиной к тюку сена. Его светло-карие глаза слегка остекленели. Надо отдать ему должное. После шести пива я буду под столом. Точнее, под тюком сена.
– Который?
– Исайя, – отвечаю я, и моё сердце сжимается, – тот, который с татуировками.
– Значит, второй – твой бойфренд?
Я хочу рассмеяться. Но у меня выходит нечто среднее между фырканьем и икотой. Райан хохочет надо мной, но я парю в такой невесомости, что мне всё равно.
– Ной?
– Ной? Нет, он по уши влюблён в одну психическую девицу. И вообще мы с Ноем не друзья. Мы, скорее, как брат и сестра.
– Правда? – я чувствую его недоверие. – Но вы с ним совсем не похожи.
Я торопливо машу на него рукой.
– Да нет же! Мы не кровные родственники. Ной меня не переваривает, но любит. Всегда впрягается за меня. Как брат.
Любовь. Я в таком отчаянии, что нарочно стукаюсь затылком о землю. Исайя сказал, что любит меня. Я снова рыщу по затянутым паутиной коридорам своих чувств, пытаюсь вообразить, что смогу полюбить его в ответ. Но всё напрасно, я ощущаю только гулкую пустоту. Неужели это и есть любовь? Пустота?
Райан сощуривает глаза, его лицо принимает выражение глубочайшей задумчивости, но если принять во внимание шесть банок пива, выпитых за час, то он, скорее всего, просто мертвецки пьян.
– Получается, у тебя нет бойфренда?
– Не-а.
Райан откупоривает ещё одну банку. Сначала я хочу возмутиться тем, что он нагло посягает на мою долю, но передумываю. Моя цель – невесомость, а не пьяная блевота. Через три часа я должна вернуться к Скотту, не утратив способности к связной речи.
– Почему Исайя на тебя злится? – спрашивает Райан.
– Он меня любит, – не задумываясь, отвечаю я, и тут же жалею о своих словах. – Ну и по другим причинам.
– А ты его любишь?
Это самый быстрый отклик Райана с тех пор, как он прикончил вторую банку.
Я тяжело вздыхаю. Люблю?
– Я бы бросилась под автобус, чтобы вытолкнуть его из-под колёс.
Если бы этим я могла его спасти. Если бы этим я могла сделать его счастливым. Что же это такое, если не любовь, правда?
– Я сделал бы это ради большинства своих знакомых, но это не значит, что я их люблю.
– Да?
О. Ну вот. Тогда я просто не знаю, что такое любовь.
– А что за другие причины? – допытывается он.
Другие причины? Ах, да, Райан спрашивает, почему Исайя на меня злится. Я качаю головой из стороны в сторону, сено громко шуршит подо мной.
– Ты всё равно не поймёшь. Мои проблемы… то есть моя мама. Слушай, моя семья далеко не идеальна. У нас проблемы.
Райан хмыкает, отхлёбывая пиво.
Я приподнимаю бровь.
– Что тут смешного?
Он запрокидывает голову, и я смотрю, как шевелится его горло, когда он глотает. Райан сминает пустую банку в кулаке.
– Идеальная. Семья. Проблемы. Братья-геи.
Так, теперь мы точно говорим не обо мне и не об Исайе.
– Ты напился.
– Вот и хорошо.
Он пьян, но из его глаз по-прежнему смотрит боль, омрачавшая его взгляд, когда он нёс меня из увязшего джипа. Она никуда не исчезла.
– Ты поэтому набросился на того придурочного футболиста? – спрашиваю я. – Из-за того, что твой брат – гей?
Райан швыряет банку в груду пустых и трёт глаза.
– Да. Но, если ты не против, я не хотел бы об этом говорить. И вообще говорить.
– Отлично.
Я могу и помолчать. Я закидываю руки за голову и растягиваюсь на соломе. Исайя позволил бы мне говорить. Я бы болтала обо всём на свете: о ленточках и платьях… А он успокаивал бы меня, когда я спрашивала бы о том, не слишком ли я груба с Ноем. Иногда я задумываюсь над тем, какой была бы наша жизнь, если бы Ной и Эхо расстались. Я же не слепая и вижу, что Эхо делает Ноя счастливым и что Исайе она тоже нравится. Если честно, иногда она бывает ничего.
– Ты всё время говоришь, – произносит Райан. – Ты вообще не умолкаешь с тех пор, как закончила первую банку.
Я моргаю и закрываю рот. Понятия не имею, сколько я всего наговорила.
Чёрная птица хлопает крыльями где-то вверху, тени мечутся по потолку. Меня преследуют видения о мстительном архангеле, пришедшем уничтожить всех нас. Птица волнуется всё сильнее, другие птицы перелетают на стропила в противоположном конце амбара. А эта продолжает метаться, она взлетает в воздух, бьётся о стену, камнем падает вниз, пролетает через весь амбар и врезается в дальнюю стену. Каждый удар отзывается у меня в сердце. Расширенными глазами я слежу за птицей, у меня трясутся руки.
