Медсестра проходит между нами, я откидываю голову и прислоняюсь затылком к стене.
– Но вы стали профессионалом.
– Когда мне было восемнадцать, у меня не было никаких шансов, кроме бейсбола. Судя по тому, что мне рассказывает Элизабет, у тебя другая ситуация. Если бейсбол – это всё, чего ты хочешь в жизни, то он стоит любых жертв. Но если профессиональный спорт для тебя – лишь средство на пути к цели, то, поверь моему слову, у тебя мало шансов.
В глазах Скотта вспыхивает безумный огонёк. Огонёк, который я узнаю и очень хорошо понимаю.
– Если бейсбол – это всё, чем ты живёшь, дышишь и ради чего готов умереть, то мой тебе совет: поспеши, пока не выдохся.
– Спасибо, – благодарю я.
Совет Скотта услышан и принят к сведению, но он мне не помог. Я по-прежнему ни на шаг не приблизился к принятию решения. Я украдкой заглядываю в палату. Бет ловит мой взгляд.
– Побудь с ней, – говорит Скотт. – Но домой Элизабет вернётся со мной.
Бет
Рука Скотта, лежащая на моей спине, подталкивает меня вперёд, а я стою и смотрю, как тётя Ширли увозит маму. Кажется, уже поздно. Солнце село. Звёзды мерцают в небе. Райан приехал и уехал, хотя я видела, что ему не хотелось меня оставлять. Он меня любит. Я знаю. Может быть, его любовь – единственное, что удерживает меня от потери рассудка.
– Поехали домой, – говорит Скотт.
Домой. Моя комната с моей одеждой и коробкой «лаки чармс» в кухонном шкафу. Дом. Наверное, это место может стать моим домом, если Скотт поможет маме. Красные стоп-сигналы машины Ширли исчезают за поворотом, когда она выезжает на шоссе.
Я с шумом выдыхаю и поворачиваюсь к Скотту.
– Нам нужно поговорить.
Он кивает и обхватывает меня за плечи. Три месяца назад я бы врезала ему, чтобы не смел до меня дотрагиваться. Сейчас я рада его объятию. От усталости у меня подгибаются колени, и я повисаю на дяде.
– Завтра поговорим, – Скотт ведёт меня к машине. – Ты на ногах не стоишь.
На полпути к машине Скотта меня охватывает ощущение дежавю. Как будто я вижу что-то, что уже видела раньше, какое-то медленно прокручивающееся воспоминание. Я резко поворачиваю голову направо и понимаю, что это не воспоминание, а реальность.
Я останавливаюсь как вкопанная, Скотт замирает рядом.
– Что случилось?
– Исайя, – говорю я не Скотту, а себе.
Мой лучший друг здесь.
Исайя стоит перед капотом своего чёрного «мустанга» и разглядывает нас со Скоттом. Заметив, что я смотрю на него, он кивает головой. Я делаю шаг к нему, но Скотт хватает меня за руку.
– Нет, Элизабет.
Я мотаю головой.
– Только на секунду. Всего на одну секундочку. Пожалуйста.
При слове «пожалуйста» его пальцы разжимаются. Когда Скотт отпускает меня, я пошатываюсь. Я полностью выжата, физически и эмоционально, но мне нужно найти силы. Я должна поговорить с Исайей.
Исайя не трогается с места, он даже не утруждается сделать шаг мне навстречу, но заговаривает первый, не дожидаясь, когда я подойду.
– Ширли сказала мне насчёт твоей матери. Ты в порядке?
Его вопрос заставляет меня остановиться за машину до него. Исайя смотрит на меня с обидой, его тело напряжено. Я вижу, что моя близость причиняет ему боль, и это открытие обрушивается на меня как удар по лицу.
– Да, – отвечаю я, потом спохватываюсь. – Нет. Она подсела на героин.
Исайя отводит глаза, и я чувствую, как тяжёлый свинцовый шар падает на дно моего желудка.
– Ты знал.
Он снова смотрит мне в глаза.
– От твоей матери лучше держаться подальше, Бет. Ты её не изменишь.
Она изменится. Скотт мне поможет. Я знаю.
– Как ты?
– Потихоньку, – Исайя смотрит в ночное небо, потом резко отрывается от своей машины. – Ладно. Живи хорошо.
– Исайя… – лепечу я, не в силах сделать лучше. – Это же не прощание.
– Это оно, – отвечает он, открывая водительскую дверь. – Оно самое.
– Если бы ты в это верил, то не был бы здесь сейчас! – у меня открывается второе дыхание, когда я вижу, что мои слова доходят до него. – Мы же друзья. На всю жизнь.
Он проводит рукой по лицу, потом садится в машину, захлопывает дверь и заводит злобно взревевший двигатель. Краткий прилив энергии оставляет меня, сначала уходит из головы, потом утекает из кончиков ног. Мне больно сознавать, что я причинила Исайе боль, но я знаю, что в один прекрасный день он влюбится и поймёт, что мы с ним всегда были только друзьями.
Я открываю глаза и матерюсь. Я оскандалилась вдвойне: сначала уснула в машине, а потом позволила Скотту внести меня в дом. Как и в первую ночь в этом доме, я заботливо укутана одеялом, а мои кеды аккуратно стоят перед кроватью. В комнате темно, поэтому я даже не смотрю на часы. Я откидываю одеяло, вылезаю из постели и бегу в коридор.
На кухне Скотт сидит за стойкой, уставившись на столешницу. Я сажусь на мягкий кожаный диван. Вот удивительно: я прожила в этом доме три месяца, но ещё ни разу не сидела на нём.
– Классный диванчик.
– Да уж, самое время в этом убедиться, – отвечает Скотт.
Он одет в джинсы и футболку «Янкиз». Скотт всё время держится так солидно, что порой я забываю, что ему ещё нет и тридцати. Он слезает с табурета и садится рядом со мной.
– Не хочешь рассказать мне, кто такой Трент?
– Нет.
– Ладно, давай так. Расскажи мне, кто такой Трент.
Скотт ударил этого ублюдка. Я вытираю сонные глаза и подбираю самое простое и короткое определение.
– Это грёбаный ублюдок, отродье дьявола и урод, которому нужно забить в грудь осиновый кол, порезать на куски, а потом сжечь на костре.
– Или проломить ему голову бейсбольной битой?
– Можно и так, – я слабо улыбаюсь.
Скотт так же вяло улыбается в ответ. Я сказала Райану, что останусь. Я провожу пальцем по гладкой ленточке, завязанной на моём запястье.
– Почему ты нас бросил? Ты же бросил не только меня. Ты бросил маму.
– Ты готова обсуждать это спокойно или хочешь устроить очередной скандал?
– Хочу поговорить.
Наверное.
– Когда я уезжал из Гровтона, то собирался сдержать своё слово. Я твёрдо решил вернуться за тобой. Я понимал, что я ещё совсем молод, но я любил тебя как собственную дочь.
И я любила его как отца. Я подтягиваю колени к груди, обхватываю их руками.
– Почему же ты не вернулся?
– Потому что… – он несколько раз пытается заговорить и умолкает, как будто слова застревают у него в горле. – Потому что тогда я бы ни за что не смог вырваться. Я не мог увезти тебя с собой неизвестно куда, а если бы я выбрал тебя, мне пришлось бы забыть о бейсболе. Если бы я остался в Гровтоне, то, конечно же, превратился бы в своего отца. Твой папа однажды поклялся мне, что никогда не станет таким, как отец, но после окончания школы он очень быстро превратился в такого же сукиного сына, как наш папаша. Я не хотел трейлерных парков, не хотел накачанных наркотой девушек, не хотел до конца своих дней причинять боль людям, ближе которых у меня никого нет. Если бы я остался, то превратился бы в своего отца и однажды сделал бы больно тебе.
