– Ты плохо выглядишь, малыш.
Вчера я ударила Трента, значит, он опять изобьёт маму. Я хриплю, пытаясь вздохнуть. Как я могу так поступить? Как я могу её бросить?
– Мама давала мне слово, что никогда не сядет на героин.
– Мне жаль, – обыденно говорит Скотт.
Как будто он разговаривает с ребёнком, который наконец понял, что Санта Клауса и пасхального зайца не существует. Ему, конечно, жаль, что сказки кончились, но в то же время он рад, что дитя вступает в реальный мир.
Мама не сможет дать отпор Тренту, когда он опять начнёт её избивать. Мне нужно ехать в Луисвилл.
– Отец ширялся героином. И торговал им.
Скотт резко выключает двигатель.
– Я не знал.
Я бросаю родную мать, хотя я всем ей обязана. Она никогда меня не бросала.
– Он был незлой, когда кололся. Чаще всего просто спал. Я боялась шприцев. Мама очень нервничала, когда я играла рядом с ними.
– И что случилось потом?
Почему мама сама ему не рассказала? Или Ширли? Почему это должна делать я?
– Отец меня не хотел.
– Твой отец был слишком молод. Он сам не знал, чего хочет. Ты ни при чём.
Верно. Когда я родилась, моему отцу было семнадцать. Маме – пятнадцать. Отец знал, что хочет мою маму. Он взял её и сделал меня. Но Скотт не понимает…
– Он сам мне это сказал, потому что я… я… совершила страшную ошибку.
Я сама – страшная ошибка.
Скотт смотрит на меня знакомыми голубыми глазами. Они гораздо мягче, чем глаза моего отца, и гораздо более живые, чем глаза моей мамы. Я не хочу, чтобы мои глаза были злыми и ожесточёнными. Я хочу быть другой.
– Когда я училась в третьем классе, к нам в трейлер пришёл какой-то тип. Сначала всё было нормально, но потом они с папой вдруг начали ругаться. Этот тип полез в задний карман своих джинсов и вытащил пистолет.
Меня начинает бить дрожь. Я лихорадочно обвожу глазами всё, что вижу перед собой. Я вижу рюкзак, автомобильный коврик под ногами и автомагнитолу, но моё тело всё равно реагирует так, будто я снова вернулась в трейлер.
– Он наставил пистолет на папу, а когда тот только расхохотался, он приставил пистолет к моей голове. Очень близко.
Так близко, что я почувствовала металлический холод на лбу. Мама завизжала, тёплая моча потекла по моим ногам на пол.
– Элизабет, – мягко предостерегает Скотт.
– Они продолжали ругаться, и тогда этот тип взвёл курок.
Раздался ужасный звук – клик-клак. Я потираю руки, покрывшиеся гусиной кожей. Я знала, что сейчас умру, и помню, что молилась, чтобы это было небольно. Мама всё кричала, кричала и кричала.
– Отец бросил ему пачку денег. Тогда этот тип убрал пушку.
А я побежала. Мимо мамы, которая билась на полу в рыданиях. Мимо отца, который выгонял своего гостя. Мимо уборной, в спальню родителей.
– Я залезла под кровать и вызвала полицию.
Скотт качает головой, глядя через окно на крыльцо моей школы.
– Сколько героина было в доме?
– Не знаю, – шёпотом отвечаю я. – Мама нашла меня с телефоном в руке и догадалась, что я натворила. Отец ещё пытался спустить героин в унитаз, когда отец Лейси надел на него наручники.
Они и на маму надели наручники, а она так страшно кричала, что тряслась всем телом. Всё время, пока полиция обыскивала трейлер, мои родители стояли на коленях в гостиной.
– Элизабет.
Это мольба, но я не понимаю, о чём Скотт меня просит.
Элизабет умерла, Скотт. Пожалуйста, не называй меня так.
– Я помню, с какой ненавистью отец смотрел на меня, когда отец Лейси выводил меня из трейлера. В тот момент я умерла для него.
Маму приговорили к условному сроку. Отцу дали полгода. Когда он вышел из тюрьмы, он приехал в Луисвилл, чтобы увидеть меня. Он встал на колени, посмотрел мне в глаза и сказал, что я – самое плохое, что когда-либо было в его жизни. Потом он встал. Посмотрел на маму и спросил, едет ли она с ним. Но мама решила остаться со мной. А потом он уехал.
А мама не уехала, потому что она выбрала меня. Она любила моего отца, но осталась. Я у неё в долгу.
Скотт снова заводит двигатель.
– Поехали домой.
– Нет!
Мне нужно получить пятёрку по естествознанию. Нужно увидеть Райана, поехать с ним на матч и поверить, что я приняла правильное решение. Теперь у меня есть жизнь здесь, в Гровтоне, и я должна смириться с тем, что оставляю маму.
– У меня сегодня контрольная, а после уроков у Райана матч. Позволь мне пойти.
– Если хочешь, иди. Но мы поговорим обо всём этом, когда ты вернёшься домой.
Домой. Я понятия не имею, что это слово значит.
Я вбегаю в школу вместе со звонком и иду по запруженному коридору. Моя кожа как будто не моя. Как будто она стала слишком тесной и её нужно сбросить. Четыре года я как могла прогуливала школу, а сегодня умоляла Скотта отпустить меня на занятия. Что со мной творится?
Какая-то девочка врезается мне в плечо и прыскает от смеха, увидев, с кем столкнулась.
– Это она! – громко шепчет её подружка.
Волосы у меня на загривке встают дыбом. Это я. Что это значит? Я продолжаю идти по коридору, при виде меня компании парней умолкают и провожают меня взглядами. Я прижимаю к себе учебник как щит. Столько внимания мне не уделяли даже в первый школьный день.
Да пошли они все. Я хочу поскорее найти Райана и пойти на естествознание. Вчера Райан выиграл литературный конкурс, а сегодня вечером у него последний матч. Я его даже толком не поздравила. Я сворачиваю за угол и застываю, увидев толпу перед моим шкафчиком.
Какая-то младшеклассница кивает в мою сторону.
– Идёт!
Шёпот и смех стихают, толпа расступается, освобождает мне дорогу к шкафчику. Я в ужасе, и мне не на что больше надеяться. На дверце моего шкафчика написано слово, которого я боюсь больше всего на свете.
Шлюха.
В пятницу ночью я спала с Райаном.
Шлюха.
Но вчера, в субботу, он приехал в больницу. Он писал и звонил мне в воскресенье, но я была слишком измучена, чтобы ответить. Райан за меня переживает.
Шлюха.
Я поворачиваюсь и бросаюсь бегом по коридору – прочь от моего шкафчика, прочь от смеха и шёпота за спиной. Я сворачиваю за угол и врезаюсь в подружку Гвен.
– Ах, смотрите, это же Бет Риск! Это правда, что тебя арестовали в Луисвилле?
Я рассказала об этом только одному человеку на свете – Райану.
– Иди к чёрту.
