– ..На улице Большая Ордынка произошло дорожно-транспортное происшествие… – проговорил голос за кадром.
Ходасевич выключил звук. Пожевал губами.
– Еще одна… – пробормотал полковник вслух. – Кажется, он пошел вразнос…
* * *
Таня выскользнула из гримерки в халатике, который ей одолжила стилист Стелла.
Все ее «декольте», от шеи до бедер, Стеллочка подмазала тон-кремом. Заретушировала, скрыла мелкие прыщички и дефекты кожи. А лицо… Таня сидела в кресле с прикрытыми глазами, а когда снова открыла их и посмотрелась в огромное, во всю стену зеркало, то… Нет, не то чтобы она НЕ узнала себя. Конечно, узнала. В зеркале отражалась она, Таня. Вернее, не она, а словно бы ее подредактированная копия. Улучшенное и исправленное издание.
Глаза стали больше и ярче. Брови – более крутыми и дерзкими. Скулы – четче очерченными. Губы – полнее и сексуальнее.
Прическа, спасибо стараниям мастеров в салоне, выглядела встрепанной, непокорной – но теперь лежала особо элегантно, то есть чрезвычайно встрепанно и непокорно.
– Стелка… Ты волшебница… – ахнула Таня.
Еще раз с нескрываемым удовольствием осмотрела себя – ни единого изъяна! И философски подумала: "Вот оно в чем заключается массовое искусство.
Натуральная лакировка действительности. Глянец. Все вроде как в жизни – только намного красивее и ярче".
Таня налюбовалась собой, встала с кресла. Стелла тоже пошла вместе с ней к Леше в студию.
– Прекрасно, – пробормотал фотомастер, оглядев Татьяну с головы до ног. Он был сосредоточен: уже начал работать. – Ну-ка, давай становись сюда, выставим свет. Видишь вот эту полосочку на полу? На нее вставай. Халат можешь пока не снимать.
Стелла села в уголке и принялась листать глянцевый журнал.
Таня встала на указанное место. На душе было страшновато, но как-то ярко и радостно – словно перед первым парашютным прыжком. Все тело покрылось гусиной кожей. Соски напряглись.
Не обращая на Таню никакого внимания, Леша включил софиты и принялся передвигать с места на места штативы и зонтики, изнутри покрытые отражающей свет фольгой.
– Леша, – робко попросила Таня, – а можно меня снять так, чтобы лица не было видно?
– О! – удивился художник. – Это еще зачем?
Внуки же тогда тебя не узнают. Скажут: Анжелина Джоли какая-то.
– А может, я в «Молодежные вести» на конкурс «Купальник месяца» хочу себя послать? – попыталась пошутить Таня. – И лишней славы не желаю?
– И ты в этом конкурсе победишь! – заверил ее мимоходом мастер фотопортрета, в очередной раз поправляя софиты. – Ладно. Сделаем все, как ты скажешь. Но я б посоветовал и лицо тоже снять. Не везде, но все же… А потом ты сама решишь: кому себя показывать, кому нет…
– Хорошо, Лешечка, – покорно проговорила Таня. – Но все равно: побольше таинственности, ладно?
– Угу, – сосредоточенно кивнул фотограф. – Давай показывай свою одежку.
Через пять минут одежда, привезенная Таней, была безжалостно забракована: только что купленные прекрасный откровенный купальник, и суперминиплатье, и обтягивающий шейпинговый топик. «Условно» (как сказал Леша) он оставил только трусики-стринги и туфли на высоченном каблуке.
– Ладно, сейчас придумаем что-нибудь. Скинь на секунду халатик, я посмотрю.
Таня расстегнула пуговицы. Пальцы слегка подрагивали. От необычности ситуации холодок пробежал по коже, несмотря на жару за окнами и в студии.
Она сняла и отбросила халат и осталась посреди студии совсем голой.
Леша еще раз озабоченно осмотрел ее – снова с ног до головы, и это снова был взор не мужчины, но художника. Медленно обошел вокруг нее, приговаривая:
– Супер! Афродита… Все модели отдыхают! Что за грудь!.. Боже. А эти ноги… Какой плоский живот.
А что за попа!.. Нет, Танька, тебе надо менять профессию. Пойдешь в модельный бизнес – будешь миллионами ворочать.
– Стара я уже, – попыталась отшутиться Татьяна. – Двадцать семь. – Во рту почему-то пересохло, и язык не очень-то слушался.
– Не гневи бога! – заорал Леша. – Не гневи! И давай одевайся! Быстро! А то я сейчас кончу!
Таня быстро и испуганно накинула халатик. Стелка в углу расхохоталась.
Леша прикрутил на штатив фотоаппарат и принялся таскать его по студии туда-сюда.
– Как же нам, Танечка, тебя снимать? – проборматывал он вроде бы про себя. – Ведь просто голое тело, Танечка, – это не искусство. И тем более не эротика. Голое тело – это баня. Оно только хачиков интересует – да не обвинят меня собравшиеся в неполиткорректности… Да, эротика! Эротика – это смирение.
И одновременно – вызов…
– Как у Хельмута Ньютона. – Таня кстати вспомнила (для поддержания умного разговора) имя классика современной фотографии.
– Я тебя умоляю! – вскричал фотомастер. – Какой там Ньютон! Дутая, абсолютно дутая величина!
Дикая агрессия, холод, лед! От его телок импотентом станешь! Не говори при мне «Ньютон»!.. Ладно. Все.
По местам! Сделаем пару пробников.
Два раза на Таню пыхнула вспышка.
Алексей посмотрел на экранчик цифрового фотоаппарата, подозвал Стеллу, показал изображение ей.
Снова глянул на Таню. Взор его был затуманен, как у человека, мучимого приступом вдохновения.
– Давай для начала попробуем мужскую рубашку, – вдруг предложил он. – Старо, избито? Да, согласен. Зато беспроигрышно. Мужская рубашка, на три размера больше, да на голое тело – это очень, очень красиво.
Леша принес рубашку.
Таня скинула халатик. Странно, но, обнажившись во второй раз, она уже не испытывала ни малейшего смущения перед Лешей. Ей словно передался его творческий азарт – она, как ни крути, сейчас была Лешкиным соавтором. Он художник – а она модель. Как Ахматова у Модильяни.
Таня надела белую свежевыглаженную рубашку – кажется, от Кардена.
– Застегивать? – спросила.
– Пока да, – мимоходом бросил сосредоточенный Леша. По его лицу было видно: он все еще думает над ракурсом и позой.
– А давай, – вдруг предложила Таня, – я встану на колени. Лицо закрою волосами. Руки сложу на груди, как в молитве. Получится – смиренная блудница.
Кающаяся Магдалина.
– А что… – задумчиво произнес Алексей. – Это мысль… Ты рубашоночку только расстегни, чтобы грудь была видна. Слегка, только слегка… Эротика – это всегда слегка…
* * *
Фотосессия заняла у Таня намного больше времени, чем она планировала.
Постепенно Леша вошел в раж. Кричал ей:
– Замечательно! Классно! Головку чуть правей!
