Нам предстояло узнать еще очень многое о применявшейся Красной Армией новой тактике проникновения в тыл врага. Из-за продолжавших свирепствовать морозов мы могли рассчитывать на постой лишь в деревнях, которые зачастую располагались в трех-пяти километрах друг от друга. Между деревнями не было обычно ничего, разве что попадался время от времени наш патрульный пост. Под покровом тьмы русским удавалось пробираться незамеченными через эти неконтролируемые пространства и неожиданно возникать, как привидения, уже позади наших позиций.
В тот вечер — это был мой день рождения — я был гостем оберста Беккера и встретился также с маленьким Беккером, которого нашел во вполне благодушном расположении духа после первого дня работы в тыловых деревнях с тыловыми подразделениями. Он даже познакомился там с красивой русской девушкой, студенткой московского медицинского института по имени Нина Варварова. Вспомнив Наташу, я лишь угрюмо проворчал что-то не слишком лицеприятное. По пути обратно к нашим домам я отчетливо слышал отзвуки ночного боя у Гридино и благодарил Бога за то, что мы не принимаем в нем участие.
* * *
На следующее утро я оборудовал подземное убежище в погребе дома, выбранного мной для перевязочного пункта, а также принимал у себя очередного нового командира нашего 3-го батальона — гауптмана Грамински из 1-го батальона. Это был серьезный, вдумчивый и ответственный офицер, спокойный и дотошный в работе — из тех командиров, что сразу же завоевывают уважение к себе у подчиненных. Мы обсудили с ним сложившееся положение и пришли к общему выводу, что нам, конечно, посчастливилось быть размещенными в пяти километрах позади главной линии обороны. Но, с другой стороны, когда нас будут бросать в бой, это будет означать, что ситуация на данном участке особенно опасна и нам, таким образом, предстоит принять участие во всех самых свирепых схватках.
Наша разведка перехватила секретное радиосообщение русских, из которого стало ясно, что красные ведут подготовку к главному удару по Гридино, являвшемуся главным северо-восточным пунктом «линии Кёнигсберг», выпиравшим в сторону, как больной палец. Шум сражения донесся до нас в полдень, и у нас создалось впечатление, что русские пока проводят лишь разведку боем перед тем, как предпринять главную атаку. Однако когда я писал письмо Марте, я упомянул лишь о не слишком значительном бое, поскольку наши близкие там, на родине, еще не были должным образом подготовлены к тому, чтобы осознать всю серьезность перемен, произошедших на Восточном фронте.
Раненые из Гридино эвакуировались через Малахово, и уже ближе к вечеру я вдруг увидел среди них ассистензарцта Шюсслера. Жизнерадостный молодой врач, заменивший меня в Гридино, получил основательную порцию шрапнели прямо в живот, и у него было совершенно явное сильное внутреннее кровотечение. Он прекрасно осознавал, что его жизнь висит на волоске, но все же сумел найти в себе силы благодарно улыбнуться мне, когда я сказал ему, что позвоню в госпиталь и скажу, чтобы они подготовились к срочной операции.
— Думаю, что будет уже слишком поздно, — прошептал он.
И оказался прав. Умер он той же ночью, вскоре после операции.
На место Шюсслера в Гридино был немедленно направлен штабсарцт Лиров.
Прошла еще одна относительно спокойная ночь, но к утру со стороны Гридино послышался такой ужасающий грохот, как будто там разверзся сам ад. Генрих сидел рядом со мной, готовый в любой момент к бою, как вдруг ровно в 10.00 зазвонил телефон и мне было зачитано донесение и вытекавший из него приказ, касавшийся лично меня: «Штабсарцт Лиров убит попаданием шрапнели в голову и легкие. 37-й пехотный полк остался без офицера медицинской службы. Ассистензарцту Хаапе немедленно отправиться в Гридино на замену Лирова».
— Ну, теперь нас превратят в настоящий винегрет! — возмущенно бросил я Генриху. — Они больше не воспринимают нас как целостное и неделимое подразделение, и теперь все кому не лень будут затыкать нами любые возникающие бреши. Проклятье! Мне это совершенно не нравится. Мы что, единственный батальон во всей дивизии?! Почему бы этим ублюдкам не послать на замену кого-нибудь другого — кого-нибудь из тех докторов из дивизии, которые сидят сейчас и греются перед печкой, — и не оставить нас в покое хотя бы на какое-то время?!
Через пять минут, доложив на пункте боевого управления о своем убытии, мы уже двигались по направлению к Гридино. Слишком хорошо помня засады вдоль дороги, я не рискнул ехать туда на санях. Всю дорогу я ругался, как старый шахтер, — не столько из-за смертельной опасности, навстречу которой мы направлялись, сколько по поводу отсутствия здравомыслия, проявленного штабом дивизии, оторвавшим нас от нашего батальона. Изрыгая проклятия, я возмущенно вышагивал по заледенелой дороге, а Генрих молча семенил рядом.
Лес мы миновали без приключений, но на открытой дороге, выводящей уже непосредственно на Гридино, русские заметили нас и стали обстреливать, да не из чего-нибудь, а из минометов. Пристреляться как следует у них все никак не получалось, и хотя мины рвались все время где-то по сторонам, в сугробах, особой радости это нам не доставляло. Мы рванули к Гридино перебежками, распластываясь на снегу через каждые несколько десятков метров. По тому, какое неумеренное количество боеприпасов расходовали русские на столь малозначительную цель, как мы с Генрихом, я мог предположить лишь, что у них там в отношении нас возник спортивный интерес — кто первый попадет. Возможно, ставкой в этой игре была бутылка водки.
Вдруг меня толкнуло особенно сильной взрывной волной, и я ощутил острую боль в левой ноге. «Они ранили меня!» — как-то очень уж драматично крикнул я бежавшему прямо следом за мной Генриху и сиганул в сторону от дороги в небольшую ложбинку, укрытую особенно глубоким сугробом. Генрих прыгнул следом и припал к земле рядом со мной. Не снимая ничего из одежды, я быстро ощупал себя. Судя по болевым ощущениям и только что возникшим дыркам на левом валенке, в ногу мне угодило два не слишком крупных осколка — один прямо в пятку, а другой в голень. Я явственно чувствовал, как валенок наполняется моей собственной кровью, но был уверен, что кости ноги, однако, не повреждены. Промелькнула вдруг мысль (и я не без удовольствия уцепился за нее), что это ранение может означать для меня, что я наконец попаду домой. Русские, увидев, что мы замерли, стали активнее пристреливаться по нашему укрытию — разрывы мин ухали все чаще и все ближе.
— Бежим дальше, Генрих. Отсюда пора уже выбираться!
Генрих побежал впереди, я поковылял следом. Через каждые метров двадцать или около того мы бросались ничком в снег. Так, коротенькими перебежками, мы и добрались до Гридино. Если не воспринимать минометный обстрел слишком серьезно, то со стороны это, должно быть, выглядело как довольно комичный бег с препятствиями. Мы укрылись за первым же домом деревни, до которого добежали, и, переводя дыхание, уселись на ступени крыльца. И тут я ни с того ни с сего начал весело хохотать, и все никак не мог остановиться. Мне вдруг показалось почему-то чрезвычайно забавным, что после целых двух дней относительного покоя и отдыха судьба швырнула нас обратно в самое что ни на есть дерьмо. И, вдобавок ко всему, даже не вместе с нашими товарищами, а с совершенно незнакомым подразделением, проблемы которого интересовали меня в настоящий момент меньше всего на свете.
