— Теперь нам придется немного подождать и посмотреть, не утратили ли вены вашей ноги своей способности пропускать через себя кровь. Если наполнение кровообращения окажется достаточным, то это вернет вашу ногу к жизни. В вашем случае, я думаю, все будет хорошо, — заверил я его.
— Герр ассистензарцт, — послышался негромкий голос санитара-носильщика, — здесь одна крестьянка сварила для вас большущую банку кофе.
С огромной благодарностью я принял банку горячего дымящегося кофе от пожилой женщины, которую заметил только сейчас. Взглянув на наручные часы, я увидел, что было уже 3.15 дня. Мы пребывали в состоянии войны с Россией ровно двенадцать часов, однако в последний раз я ел и пил что-то кроме воды уже восемнадцать часов назад. Есть совершенно не хотелось, но жажда была просто ужасной.
Женщина сама налила кофе в большую кружку и подала ее мне, проговорив на хорошем беглом немецком:
— Я так счастлива, что пожары миновали наш дом! Моя мать была немкой — из Прибалтики, а когда я была маленькой девочкой, то даже жила два года в Берлине. Вот уж были счастливые деньки — старые добрые времена!
— Добрые времена возвращаются! — с благодарностью заверил ее я и, улыбнувшись, произвел кружкой движение, какое делают при провозглашении особо торжественных тостов. Кофе оказался настолько неожиданно вкусным, что, допив первую кружку, я тут же, уже сам, налил себе вторую.
В какой-то из задних комнат вдруг раздался резкий звук расколотого пулей оконного стекла.
— И вот так целый день! — горестно посетовала женщина. — Это русские стреляют из того леса, что за домом.
Я выбежал наружу и подозвал к себе двоих из штольцевской роты.
— Сдается мне, что вы не слишком-то сильно расстарались, чтобы вычистить оттуда всех русских! — набросился я на них.
— Мы прочесали весь этот лес вместе с обер-лейтенантом Штольцем — ни одна мышь не ускользнула бы! — с невозмутимым достоинством ответил мне унтер-офицер.
— А кто же это тогда стреляет? — продолжал настаивать я.
— Возможно, герр обер-лейтенант, что что-нибудь да должно остаться и для следующих за нами частей второй линии, чтобы им было о чем писать в письмах домой.
— Имя?! — резко оборвал я его.
— Шмидт, герр ассистензарцт.
— Профессия?
— Юрист, герр ассистензарцт. Адвокат, с вашего позволения.
— Не удивлен. Большой остроумник, не так ли? Так вот, господин остроумник, в данный момент вы находитесь у меня в подчинении и поэтому будете неукоснительно выполнять все мои распоряжения. Ясно?
— Да, герр ассистензарцт.
— Ну так и присматривайте за этими русскими в лесу, чтобы вели себя тихо!
— Zu Befehl! (Слушаюсь!) — продолжая нахально паясничать, ответил он мне и картинно вскинул свой легкий ручной пулемет, направив его на лес и изобразив на лице суровую решимость. Прежде чем он успел натешиться своей дешевой клоунадой, еще одна русская пуля пробила вдруг крышу нашей санитарной машины. Махнув рукой на замершего в идиотской позе юриста, я велел шоферу перегнать автомобиль в более подходящее для укрытия место за домом, а сам поспешил вернуться в дом к «своей» ноге. Она заметно порозовела, и когда я стал щипать раненого за бедро и даже за пальцы, он уже ощущал это. Теперь венозное кровообращение можно было считать относительно удовлетворительным. Итак, пора было возвращаться обратно, время в нашей ситуации было исключительно дорого. Зажимный хомутик надежно предотвращал кровотечение из поврежденной артерии. Я не стал его трогать, но все же решил подстраховаться и наложил на артерию жгут локального действия — на тот случай, если хомутик вдруг сорвется. Сделав солдату противостолбнячную прививку, я собственноручно вместе с санитаром-носильщиком отнес его в санитарную машину.
— Не переживайте, — успокоил я его напоследок, — ваша нога заживет и полностью восстановится.
— Спасибо вам, герр ассистензарцт! — взволнованно откликнулся он, и его глаза заблестели. — И вам тоже спасибо, герр Пфаррер, за то, что молились за меня!
Поймав на себе мой недоуменный взгляд, санитар-носильщик попытался ответить на мой не прозвучавший вслух вопрос:
— Когда мы, оказавшись тут без защиты, уже начали всерьез опасаться, что нас вскоре попросту перебьют те русские, что засели в лесу прямо за пастбищем, у нас было достаточно времени подумать о душе. Но я все же верил, что Господь Бог не оставит нас без помощи. И поэтому я молился… Видите ли… я ведь раньше был священником… Ведь вера действительно привносит в душу покой и вселяет в нас мужество…
Я был очень тронут и, немного помолчав, сказал ему:
— Вам не в чем себя винить. Вы все делали правильно.
На карточке ранения, привязанной к шее раненного в живот, было написано красным карандашом моей рукой: «ОПЕРИРОВАТЬ НЕМЕДЛЕННО» с тремя восклицательными знаками.
— А теперь жми на полную в госпиталь! — крикнул я шоферу санитарной машины. — Да не забудь доложить, что двоих здесь надо похоронить.
Санитарная машина рванула в обратный путь и, как только выехала из спасительного укрытия, тут же оказалась под градом пуль. Я мог только стоять и наблюдать в бессильной ярости за этой исполненной драматизма картиной — ведь огромный красный крест на фоне белого круга на борту машины был прекрасно различим в ярких лучах полуденного солнца. Если бы хоть одна пуля попала в двигатель и вывела его из строя, раненый в живот умер бы, в этом не было никаких сомнений. Вдруг с другой стороны здания оглушительно загрохотал ручной пулемет юриста, и обстрел нашей санитарки сразу же прекратился. Очевидно, господин остроумник все же засек, откуда стреляли русские снайперы, и подавил их своим огнем.
— Я не успел сказать вам, герр ассистензарцт, — услышал я в этот момент какой-то не слишком уверенный голос санитара-носильщика. — Погребение здесь требуется более чем для двоих.
— Что вы имеете в виду?
— Там, в ложбине по другую сторону дома, лежат еще шесть тел.
— Сколько?
— Шесть, герр ассистензарцт, и один из них — врач.
— Вы уверены в том, что все они действительно мертвы?
— Мне так сказали.
— Мы должны убедиться в этом сами. Пойдемте со мной, падре. Юрист, прикройте нас своим огнем, когда мы побежим вон к той канаве!
— Jawohl, герр ассистензарцт! — осклабился тот.
Ложбина, на которую указал мне санитар-носильщик, находилась метрах в ста от дома. Мы стремительно бросились к ней и уже успели нырнуть и скатиться внутрь, как следом за нами — невзирая на то, что от фермы без умолку грохотал пулемет, — обрушился град русских пуль, взметнувших огромные фонтаны пыли на обоих возвышающихся краях. Окажись мы чуть менее расторопны, — могли бы и не добежать последних метров двадцати.
В ложбине в неестественных позах были распростерты шесть человеческих тел. Санитар-носильщик, который еще совсем недавно был напарником уже известного нам падре, лежал на спине, широко раскинув руки, а четверо других солдат — неподалеку от него, в тех позах, в каких и попадали, когда их настигла смерть. Шестым был действительно военный врач, лежавший ничком, уткнувшись лицом в землю. На его левом рукаве виднелась белая повязка с красным крестом, а в правой руке он все еще сжимал древко белого же флага с таким же красным, но огромным крестом, отчетливо различимым, при желании, с любого расстояния. Содержимое его медицинской сумки было рассыпано вокруг.
