Жизнь в Люфтваффе проходила как будто на другой планете: это был мир какой-то невероятной роскоши, в особенности по сравнению со скромненькой пехотой, в которой все удобства солдата определялись тем, что он может тащить на себе. На нас это произвело сильнейшее впечатление.
Все офицеры Люфтваффе имели сказочную возможность спать на настоящих кроватях; у них был французский коньяк и ликеры; им даже регулярно выдавали шоколад, входящий в состав нормированного рациона и содержащий настоящую колу для поддержания тонуса; а самое главное — каждый имел полный комплект зимнего обмундирования. Что же было удивляться тому, что эти небожители в солдатской униформе могли позволить себе смеяться над жизнью и шутить над войной! Они небезосновательно считали само собой разумеющимся, что занимают бесспорное преимущественное положение по отношению ко всем остальным родам войск. Но больше всего меня поразило другое. Как известно, мир тесен, но авиационный мир, как я смог убедиться, тесен особенно. Решив отобедать в их роскошной столовой, мы окончательно подпали под могучее обаяние этого удивительного братства отчаянных и жизнерадостных парней, которые, казалось, лично знают абсолютно каждого из находящихся на действительной службе в Люфтваффе.
Брат Кагенека! Конечно, они знают его! Прекрасный летчик и замечательный человек. До сих пор в северной Африке. Воюет по-джентльменски, как и подобает истинному рыцарю неба. У него все в полном порядке. С тех пор, как его перевели в Африку из Франции, сбил уже более семидесяти вражеских самолетов. Все это они радостно, наперебой выдали Кагенеку, и вслед за этим, естественно, был провозглашен еще один тост за летчиков, сражающихся над африканскими пустынями. А потом еще один — за этих бедолаг пехотинцев.
— Не взялся бы за вашу работу за все золото России, мой дорогой коллега, — откровенно признался мне врач одной из эскадрилий. — Лучше уж моя эскадрилья. Эти парни живут в таких прекрасных условиях, что даже никогда не болеют. А если — случается — их сбивают русские и им приходится выбрасываться с парашютом над их территорией, то это все равно что погибнуть — назад они уже не возвращаются. В любом случае ни мертвые, ни живые не доставляют мне почти никаких хлопот. Истинно джентльменская жизнь.
Я не слишком убедительно попытался высказаться в том смысле, что служба в пехоте тоже имеет кое-какие плюсы. Пожалуй, нигде больше не развиты так сильно, как у нас, крепчайшие узы фронтового товарищества и безусловная взаимовыручка.
— Лучше уж я останусь в живых здесь, приятель, так надежнее, — с очаровательно простодушной прямолинейностью улыбнулся мне авиационный медик, и я склонен был согласиться с ним.
Кагенек повернул разговор к положению вокруг Москвы — ведь эти ребята были самыми первыми, кто замечал любые перемещения всех сил внизу, как вражеских, так и наших. Они поведали нам, что в некоторых местах самые передовые части нашей армии были уже всего в пятнадцати километрах от Кремля — в буквальном смысле слова у ворот города. Ожидалось, что наша финальная наступательная операция будет предпринята в течение недели. Это было действительно сенсационной новостью.
Пилот самолета-разведчика, кареглазый весельчак с Рейна, добавил:
— Все выглядит как подготовка к очень мощному удару: к передовой подтягивается огромное количество наших транспортных колонн с боеприпасами и продовольствием, а германские войска к югу от Москвы — вообще пребывают в непрерывном наступательном движении.
— А что предпринимают русские? — спросил Кагенек.
— Вынужден огорчить вас, — ответил вместо рейнца коренастый летчик-истребитель из Франкфурта, — но с востока в Москву один за другим прибывают эшелоны с войсками. Конечно, нельзя знать наверняка, насколько хороши эти войска, но все же…
На следующее утро мы случайно столкнулись в Старице со знакомым Кагенеку обер-фельдфебелем из 86-й дивизии. Кагенек служил рядом с этой дивизией во Франции и был знаком со многими ее офицерами. Обер-фельдфебель рассказал нам, что 86-я дивизия оставила позади Клин, вышла к железнодорожной ветке Калинин — Москва и уже вплотную подбиралась к самой Москве.
— В каком состоянии дорога на Клин? — поинтересовался Кагенек.
— В хорошем, герр обер-лейтенант.
— По-моему, нам стоит вернуться обратно этой именно дорогой, — обернулся ко мне Кагенек. — К тому же я хотел бы повидаться кое с кем из моих старых друзей.
После завтрака в летной столовой Кагенек сообщил мне, что выпросил у летчиков канистру прекрасного авиационного бензина и таким образом мы могли бы через пару часов оказаться прямо на самой передовой, почти в самой Москве.
— Думаю, нам стоит предпринять этот молниеносный «налет» на столицу, — с озорной улыбкой добавил он.
— А откуда мне знать, что ты не захочешь побывать в каком-нибудь московском кинотеатре, раз уж мы там оказались?
— Взгляни на это по-другому, Хайнц, — с притворной серьезностью проговорил Кагенек. — Отсюда до Клина примерно восемьдесят километров; расстояние от Клина до нашего батальона намного меньше, чем от Клина до Старицы. Следовательно, если мы поедем в Клин, мы окажемся ближе к нашему батальону, чем если останемся здесь!
— Это та же самая «логика», из-за которой ты едва не оказался в весьма затруднительном положении, когда устроил нелегальный визит твоей жены в Восточную Пруссию…
— …в результате которого она должна со дня на день родить!
— Да что ты говоришь! Вот не знал! Ну, поздравляю тебя, старина!
Я с радостью пожал ему руку и расхохотался.
— Сдается мне, что всегда, когда ты нарушаешь какие-нибудь правила, твой бутерброд падает маслом кверху. Что ж, думаю, нам действительно стоит нанести этот неофициальный визит в Клин!
* * *
До Клина мы добрались уже к десяти утра. В багажнике нашего автомобиля весело погромыхивали прощальные гостинцы от Люфтваффе: дюжина бутылок коньяка, пятнадцать плиток шоколада с колой, сигары, сигареты и целый мешок разнообразных дефицитных медикаментов. Летчики проявили себя по отношению к бедной и намучившейся пехоте как настоящие крестные отцы, а так как нам было совершенно нечем ответить на эти бесценные дары неба, мы чувствовали себя несколько неловко. Правда, недолго. Ощущение это прошло после первых же нескольких глотков бренди, которым щедро напоили нас летчики на дорогу.
В Клину царствовал всеобщий, прямо-таки какой-то повальный оптимизм. Нам сразу же с ликованием сообщили о том, что главная, и она же финальная, атака на Москву будет предпринята в течение ближайших нескольких дней. Моральный дух в войсках был на самом высоком уровне, каждый солдат казался вполне уверенным в том, что город падет еще до того, как закончится календарный год. Повсюду были организованы пункты выдачи боеприпасов и продовольствия. Некоторые наиболее выгодные исходные плацдармы для наступления при необходимости просто отбивались у русских. Многие подразделения понесли очень тяжелые потери от обморожений, однако бронетанковые и пехотные части продолжали сохранять в целом вполне достойный уровень боеготовности.
