Гать оказалась шириной около шести метров. В тех местах, где грунт был более или менее твердым, толстые доски и брусья лежали прямо на земле. На заболоченных участках они опирались на вбитые в землю сваи подобно тому, как это делается при наведении моста через водную преграду. Наша походная колонна уходила в наступающую ночь, словно длинный ряд безмолвных жутких теней. Под весом солдат доски прогибались и медленно погружались в трясину. Слева и справа от гати из воды и трясины с шумом вырывались болотные газы. Время от времени над нашими головами проносились шальные очереди трассирующих пуль. Мы уходили все дальше и дальше. В ночной тиши монотонно звучал лишь шорох наших шагов. Никто не произносил ни слова. Мы напряженно прислушивались к каждому звуку, исходившему из коварной топи.
Вдруг откуда-то справа до нас донеслись жалобные крики, которые становились все громче по мере того, чем ближе мы подходили. Это были жуткие крики на чужом языке: крики о помощи русского солдата, который метрах в десяти от гати угодил в трясину и медленно погружался все глубже и глубже. Наши солдаты в полном безмолвии проходили мимо.
– Это невозможно слушать! – прошептал я, повернувшись к Нойхоффу. – Неужели мы не можем ему помочь?
– Но как? – шепотом спросил тот. – Мне и самому не по душе оставлять горемыку на произвол судьбы! Но каждый, кто сойдет с этих досок, сам утонет в трясине! Разве вы не видите, что и сама гать все глубже погружается в болото, чем дольше мы по ней шагаем? Эти топи бездонны!
В ночной тиши снова раздались предсмертные крики утопающего. Я принял решение и вышел из колонны. Батальон продолжал движение.
С помощью одного из санитаров я выломал из гати слабо закрепленную толстую доску, которую мы бросили как можно дальше в направлении кричавшего красноармейца. На несколько секунд он замолк. Мы слышали, как утопающий отчаянно барахтался в болотной жиже, пытаясь добраться до доски. Мы ничего не видели, однако жутко было слышать, как человек из последних сил боролся за свою жизнь. Неожиданно он снова начал кричать, потом раздалось отвратительное бульканье, и все стихло. От ужаса у меня мороз пробежал по коже.
Отступая, противник взорвал часть гати. Это задержало нас всего лишь на несколько минут – саперам понадобилось совсем немного времени, чтобы восстановить поврежденное место. Последний участок переправы, которого мы опасались больше всего, оказался совсем простым. Уже к полуночи наш передовой отряд выбрался на твердую почву. Слабое вражеское сопротивление было быстро сломлено. Нойхофф приказал резервной роте догонять нас. Мы нашли несколько стогов соломы. Выставив караулы, все улеглись спать на соломе.
* * *
На следующий день ближе к вечеру мы обошли стороной небольшой городок Белый. Мы находились восточнее города, над которым висели плотные клубы черного дыма и доносился громкий шум ожесточенного уличного боя. Батальон получил приказ продвинуться через лесистую местность до автодороги Белый – Ржев и отрезать путь отступления частям противника, находившимся в городе Белом.
Переход через лес оказался гораздо труднее, чем мы ожидали. Неоднократно мы застревали перед лесными завалами. Русские специально спилили самые толстые деревья, росшие у лесной дороги, в беспорядке навалили стволы деревьев на дорогу и вдобавок заклинили их. Нашим солдатам приходилось прорубать путь через эти завалы с помощью топоров или расчищать путь взрывами.
В то время как мы постоянно задерживались перед этими завалами, батальон нагнало свежее пополнение. До сих пор это были, как правило, запасные части, находившиеся при обозе. Но на этот раз пополнение прибыло прямо из Германии, и его распределили по всем ротам. Я подыскал себе нового санитара, который должен был занять место Шепански или, по сути дела, Дехорна. Им оказался коренастый, невысокий светловолосый паренек веселого нрава. Звали его Генрих Аппельбаум, он был мелким крестьянином из Липперланда. Из его документов я узнал, что он был слеп на один глаз. Тем не менее пошел на фронт добровольцем.
– Итак, вы готовы помогать мне? – спросил я.
– Так точно, герр ассистенцарцт!
– Вы у меня уже третий! – не стал скрывать я. – Но говорят, Бог троицу любит! И вам придется научиться исполнять тоже три дела! Запомните хорошенько: во-первых, позаботьтесь о том, чтобы в вашем ранце всегда было достаточно перевязочного материала, шприцев для инъекций и прочего медицинского имущества! Во-вторых, позаботьтесь о том, чтобы ваш ранец всегда находился там, где мне что-то понадобится! И в-третьих, присматривайте за тем, чтобы мне жилось хорошо и чтобы все мои пожитки всегда были на месте! Вы все поняли?
– Так точно, герр ассистенцарцт!
– С этого момента я буду называть вас Генрихом. Мне нравится это имя, потому что меня тоже так зовут. А сейчас отправляйтесь к Петерману и попросите у него ранец, который собрал для вас унтер-офицер Тульпин!
Петерман был рад передать кому-нибудь другому ранец с медицинским имуществом. Как он мне однажды признался, он любит своих лошадей гораздо больше, чем этот ранец.
Одна упряжная лошадь была убита и два солдата получили легкие ранения, когда около двадцати вражеских бомбардировщиков атаковали нашу колонну. Это был один из обычных, крайне неэффективных налетов красной авиации. Все могло бы закончиться для нас гораздо хуже, если бы русские летчики налетели не поперек движения колонны, а вдоль дороги. В этом случае для шедших сомкнутым строем подразделений батальона все могло закончиться весьма плачевно. Нойхофф решил больше не рисковать и приказал батальону во время марша рассредоточиться.
– Судя по карте, – сказал он, – недалеко от нас впереди должна находиться маленькая деревушка! Штаб, 9-я и 10-я роты выступают первыми, занимают деревню и размещаются там. 11-я и 12-я роты пока остаются здесь вместе со всеми повозками и автомашинами под общим командованием Кагенека, а затем они подтянутся к головной группе.
Генриху и мне пришлось остаться, чтобы позаботиться о легкораненых. У одного оказалось ранение икроножной мышцы, а у другого осколком была повреждена кисть правой руки. Мы обработали раны и из-за этого отстали от штаба. Но поскольку, по словам Нойхоффа, деревня должна была находиться совсем близко, я не хотел ждать, пока подтянется рота Кагенека. Мне показалось, что будет лучше, если мы с Генрихом немедленно нагоним головную группу, образованную штабом батальона, а также 9-й и 10-й ротами, чтобы быть в состоянии сразу же оказать необходимую помощь раненым при возможных боевых действиях. Поэтому я приказал Тульпину вместе с другими санитарами и всеми нашими транспортными средствами присоединиться к оставшимся ротам под командованием Кагенека. Генрих получил карабин Мюллера, и мы отправились в путь. Ушедшие вперед роты оставили на песчаной дороге хорошо различимые следы – заблудиться было просто невозможно.
Тем не менее мне стало как-то не по себе, когда через полчаса пути мы так и не добрались до деревни, а дремучему лесу не видно было ни конца ни края. Но я не хотел, чтобы Генрих заметил мою озабоченность, и поэтому как бы между прочим сказал:
