Прежде чем свернуть на дорогу к сборному пункту раненых, я бросил еще один взгляд на Щитниково. Теперь боевые действия велись только в восточной части деревни. Наша артиллерия снова вела огонь по опушке леса, находившегося за деревней. Это означало, что она отрезала путь отступления разгромленному неприятелю. Очевидно, группы Кагенека и Беккера сумели соединиться и теперь совместными усилиями оттесняли русских назад в лес, откуда те и пришли.
Мои раненые доковыляли до сборного пункта. Их быстро разместили в теплом помещении, где были соломенные подстилки, на которые они тотчас попадали в изнеможении. Скоро их отвезут на санитарных машинах дальше в тыл. Поскольку напряжение последних часов спало, многие из них от усталости тотчас забылись тяжелым сном.
– А что же мне делать с тобой? – спросил я стоящую рядом со мной Наташу.
– Я не знаю! – ответила она мне с улыбкой, которую при иных обстоятельствах можно было бы назвать обворожительной.
Мы вышли на улицу. На востоке уже забрезжил рассвет.
– Интересно, русские обращаются с нашими шпионами так же хорошо, как мы обошлись с тобой?
– Я же вам говорила, герр доктор, что спасаюсь от комиссаров! Почему вы мне не верите?
Она посмотрела на меня и с улыбкой приблизилась ко мне вплотную. Я взял ее за плечи и остановил на расстоянии вытянутых рук.
– Я очень рад, девочка, что мне не пришлось быть твоим судьей! А теперь отправляйся в тыл, в очень, очень далекий тыл, и держись подальше от линии фронта, если тебе дорога твоя жизнь! Ну а если ты вернешься к своим большевикам, тогда расскажи им, как гуманно с тобой обошлись немцы!
Она ничего не ответила.
– Ну, давай ступай, Наташа! И не забывай: я не хотел бы снова встретить тебя с петлей на твоей нежной шейке!
Она медленно двинулась вниз по улице. У меня было достаточно других забот, и я не хотел забивать свою голову мыслями об этой девушке.
Четыре дня спустя Наташа была арестована вместе с группой просочившихся вражеских солдат на участке нашего соседа слева, в шести километрах от линии фронта. Она прекратила игру и призналась, что является большевистской шпионкой. Наши солдаты повесили ее на первом же попавшемся дереве.
Шум боя в Щитниково окончательно стих. Бледно-серый свет наступающего дня разливался над заснеженными просторами, когда я медленно шагал назад. Над деревней все еще висела пелена дыма, из руин домов вырывались языки пламени, и шальные снаряды время от времени с шипением зарывались в снег. Это была картина полной безысходности и бесконечного одиночества.
Со стороны Щитниково навстречу мне медленно двигалась лошадка, запряженная в легкие сани. На санях лежал раненый. Когда сани поравнялись со мной, я остановил ездового. Ездовой оказался из соседнего 37-го пехотного полка, но я был с ним незнаком.
– Как обстоят дела в Щитниково? – спросил я его.
– Все в порядке! Теперь там нет ни одного русского! – ответил тот.
– И куда вы теперь едете?
– Штабсарцт Лиров поручил мне как можно скорее доставить этого раненого на дивизионный медицинский пункт!
– Значит, штабсарцт Лиров сейчас находится в Щитниково?
– Так точно, герр ассистенцарцт! Он прибыл сегодня утром с несколькими санными упряжками, чтобы помочь нам.
– А кто этот раненый? – поинтересовался я.
– Я не знаю. Он не из нашего полка!
Я склонился над санями и откинул шерстяное одеяло, почти целиком закрывавшее голову раненого. С первого взгляда было видно, что ранение очень тяжелое и что вскоре этот воин покинет наш мир.
Это был Кагенек.
– Франц! – испуганно вскрикнул я, а затем уже настойчиво позвал еще раз: – Франц!
Но он тяжело дышал и вряд ли мог слышать меня.
Я опустился на колени и осмотрел рану. Пуля вошла в левый висок, прошила всю голову насквозь и снова вышла через правый висок. Никакой надежды! Обер-лейтенант граф фон Кагенек получил смертельное ранение в голову.
Я вдруг с ужасом осознал, что повязка, наложенная мной на его голову, стала причиной его смертельного ранения. Во время последовавшего ближнего боя белевшая в ночной тьме повязка, видимо, послужила хорошей мишенью для какого-нибудь красноармейца. Когда я снова прикрывал его голову одеялом, мои руки впервые за всю кампанию в России дрожали. Все мои чувства притупились, и я никак не мог до конца осознать, что же произошло. Словно ребенок, я надеялся на чудо. Разумом врача я понимал, что у Франца нет шансов, однако вопреки здравому смыслу мое сердце надеялось, что может произойти чудо.
– Мы должны как можно быстрее доставить его на дивизионный медицинский пункт! – сказал я ездовому. – Как можно быстрее, но в то же время и как можно осторожнее… Ему противопоказана любая тряска!
– Так точно, герр ассистенцарцт! Я обязательно доставлю его туда! – ответил незнакомый ездовой.
– Так давайте же быстрее! Поехали!
– Так точно, герр ассистенцарцт! Но я могу и один справиться с этим! – удивленно ответил солдат и как-то странно посмотрел на меня.
– Не теряйте время на разговоры! Поехали!
Я схватил лошадь под уздцы, и мы быстрым шагом прошли мимо Терпилово, обогнули деревню справа и двинулись в направлении Волги, на другом берегу которой где-то должен был находиться дивизионный медицинский пункт Шульца. Никто из нас не проронил ни слова. В моей голове проносились путаные мысли о том, как можно было бы спасти моего друга: специальным самолетом из Старицы, к специалистам, нейрохирургическая операция на мозге…
Наконец мы подошли к замерзшей реке. Я осторожно придерживал сани, чтобы спустить раненого с крутого берега без большой тряски. Мы пересекли реку по заснеженному льду и с трудом снова взобрались на противоположный берег. Однако неожиданно я осознал, насколько тщетны все наши усилия. Я вынул из своей медицинской сумки чистую карточку раненого и написал несколько строк оберштабсарцту Шульцу, умоляя его сделать все возможное. В сущности, это тоже не имело никакого смысла, так как Шульц в любом случае сделал бы все, что в его силах, и, кроме того, он был лично знаком с Кагенеком. Тем не менее я прикрепил карточку к пуговице нагрудного кармана его мундира и, словно прощаясь, несколько секунд вглядывался в его лицо. Его дыхание было глубоким и ровным. Однако для него Россия, будущее нашего народа, 3-й батальон и его друзья принадлежали уже к иному миру.
Лошадка стронула сани с места, а я остался на берегу Волги и смотрел им вслед, пока они не исчезли вдали. Тогда я повернулся и снова одиноко побрел по дороге в Щитниково. Я даже не помню, как добрался до места. Словно сквозь дымку я видел нечеткие контуры людей и в то же время не видел их. Кто-то сообщил мне, что Петерман погиб; но я так и не смог до конца осознать это. И даже если бы мне сейчас сказали, что скоро для всех нас пробьет последний час, это не смогло бы тронуть меня.
