Таджик подобострастно поклонился.
– Слушаю вас, уважаемый господин начальник.
– Вы давно здесь, в Листвянке, работаете?
– Две недели сегодня закончились.
– С Аллой Михайловной знакомы?
– С хозяйкой? Да, знакомы. Алла очень хороший человек.
– Когда в последний раз ты ее видел?
– Не могу точно вспомнить.
Все вопросы Ходасевич задавал в быстром ритме. Он неотступно следил за зрачками допрашиваемого. Лицо Имомали казалось непроницаемым, черные оливы глаз не дергались, и отвечал таджик не задумываясь. Ходасевич был готов поставить доллар против рваного советского рубля, что азиат не врал и допроса не боялся.
– В среду ты ее видел?
– Не видел. Точно не видел.
– Почему говоришь, что «точно»?
– Я здесь не был.
– А где ты был в среду?
– На бетон-завод ездил, машины заказывал, сюда отправлял.
Из-за быстрого темпа разговора азиат стал хуже говорить по-русски. А может, оттого, что рядом стоял Василий и, не отрываясь – почище, чем Ходасевич, – с некоторой даже угрозой, вглядывался в его лицо.
– А здесь кто бетон принимал?
– Брат мой, Фарид. И еще хозяин, Василий.
Валерий Петрович заметил, как лицо соседа полыхнуло раздражением и злобой.
– Значит, Василий здесь был в среду? – спокойно уточнил он, словно речь шла об отсутствующем.
– Что ты врешь, чурбан проклятый! – прорычал сосед. – Я сюда только на полтора часа заехал, уже поздно вечером, чтобы вас, безмозглых ишаков, проверить. После своей работы приехал!..
Таджик отшатнулся, побледнел, облизал губы и добавил:
– Правду говорит господин Василий, он совсем поздно приехал, уже темно было. Я глупый, не очень хорошо вопрос понял.
– Неважно, – отмахнулся Ходасевич, – это не имеет значения, вашего хозяина никто ни в чем не подозревает… А когда ты все-таки соседку Аллу видел? Во вторник?
– Не помню. Может, видел, может, нет. А может, это в понедельник было… Я на велосипеде проезжал, она у своей калитки электрической косой траву косила. Я ей «здравствуйте» сказал. Всё, больше никогда я её не видел. И с ней не разговаривал.
– Заборы-то ваши рядом – может, ты через забор на ее участке кого-то заметил?
– У господина Василия очень высокий забор, через него ничего не видно.
– Может, ты с этого участка слышал что? Спор какой-нибудь? Или крики?
Имомали сделал еле различимую, секундную паузу. Она могла быть заметна, наверно, лишь столь опытному оперативнику, как Ходасевич – однако и по ней, и по тому, как дернулись зрачки таджика, и по тому, что, когда он заговорил, тембр его голоса еле заметно переменился, поковник безошибочно почувствовал – сейчас его контрагент соврет.
– Ничего особенного не слышал. Голос иногда этой женщины из-за забора слышал, но слов никогда разобрать не мог.
Валерий Петрович бросил взор на прищурившегося Василия и подумал, что, возможно, именно присутствие хозяина помешало азиату сказать правду. И что теперь Имомали не расколется, хоть пытай его. Да, он, пожалуй, дал маху, что стал допрашивать таджикского бригадира при третьем лице. Что же он такое слышал, доносившееся с участка Аллы Михайловны? Или, быть может, все-таки видел? Придется узнавать об этом косвенно, окольными путями…
– Твой сын, Бури, про соседку Аллу что-то тебе рассказывал?
– Ничего не рассказывал, клянусь.
– Может, он видел что-то подозрительное, связанное с ней? Или слышал?
– Не видел ничего, не слышал. Вообще ни разу о ней мне ничего не говорил.
Полковник вздохнул.
– Ладно, Имомали, хорошо. Ты можешь быть свободным. Но если что-то вдруг вспомнишь или захочешь сообщить мне наедине, – полковник выделил последнее слово, а Василий метнул на Ходасевича острый взгляд, – что-то, имеющее отношение к мальчику, или к Алле Михайловне, или к чему угодно, заходи в любое время. Я буду жить в этом доме, пока не найдется хозяйка. А тебе лично я ничего обещать не могу и не буду. Однако, если в ходе поисков Аллы Михайловны мне удастся выйти хоть на какой-то след Бури, я немедленно тебе сообщу. У тебя ведь есть мобильный телефон?
Таджик кивнул.
– Запиши мне, пожалуйста, сюда, в блокнот, его номер. А тебе я настоятельно советую: обратись в милицию.
Полковник поклонился, давая понять, что аудиенция окончена.
Затем проводил незваных гостей до калитки. Оба молчали.
На лице Василия застыло изумление – словно столкнулся, в лице Ходасевича, с неизвестным науке диковинным насекомым. Пока они втроем топали до калитки, художницы на ее участке видно не было, однако Валерий Петрович готов был поклясться, что откуда-нибудь со своей территории она за ними наблюдает.
Распрощавшись у калитки с гостями, Валерий Петрович, словно вспомнив что-то, проговорил, обращаясь к Василию:
– А с вами я хотел бы побеседовать наедине.
– Прямо сейчас? – снисходительно бросил тот.
– Вы сегодня весь день в Листвянке проведете?
– Да.
– Я загляну к вам нынче.
– Да ладно, чего уж там, я и сам к вам зайду.
– Нет-нет, если позволите, мне будет удобнее побывать у вас.
– Ну, заходите. Разносолов не обещаю, а коньячку налью.
Отказ Ходасевича по-легкому срубить деньгу явно уронил его в глазах Василия, и он уже не считал нужным скрывать свое к нему пренебрежение.
* * *
Полковник вернулся в дом и довел-таки до конца утренние процедуры: принял душ и побрился. Потом взялся готовить завтрак. Пока на сковородке топилось масло для омлета, он растолкал Ивана. Тот недовольно пробурчал из-под одеяла:
– Спать хочу!
– Твоя мама просила тебя разбудить и накормить завтраком.
Полусонный юнец сложил губы в ехидную улыбочку:
– Вы подадите мне в постель?
Валерий Петрович сухо бросил:
– Вставай, поторапливайся.
Парнишка, кряхтя, словно старик, вылез из-под одеяла, перешагнул через свои разбросанные вещи и отправился в душ. Ходасевич посмотрел ему вслед.
Долговязое, еще нескладное мальчишеское тело в боксерских трусах. Излишне длинные, угловатые руки и ноги. Плечи покрыты сыпью мелких прыщиков.
Юноша скрылся в ванной, включил воду.
Полковник вернулся к омлету. Взбил яйца миксером. Омлет с помидорами, грибами и луком был его фирменным блюдом.
Когда Иван вышел после долгого плескания, Валерий Петрович уже сервировал стол на веранде на две персоны. Ему подумалось: «Да, мне явно не хватает объекта для забот. Давно пора нянчить внуков. Юлия Николаевна о них просто мечтает – да вот только Танюшка… Совсем она не спешит ни Юлю, ни меня порадовать. Делает карьеру, скачет как коза и даже замуж пока не собирается…»
