– Прости, – сказал я. – Сам понимаешь, я не нарочно. Даже не подозревал, что от меня столько шума. Хотя мой друг в свое время говорил, что я дурно влияю на деревья в его саду: чего доброго научатся у меня беспокоиться, выкопаются из земли и станут бегать по городу, нервно размахивая ветвями.
– Ты, наверное, думаешь, что это удачная шутка, а мне совсем не смешно, – поморщился Иллайуни. – Могу только посочувствовать этим горемычным растениям. Сегодня на их месте оказался я. И, помаявшись, решил: ладно, если спать все равно невозможно, пойду познакомлюсь, интересный должно быть гость. И заодно удовлетворю его любопытство. Мой облик обычно шокирует чужестранцев, а речи – неподготовленных слушателей, вот и хорошо, пусть теперь мой мучитель сам не спит до полудня, ворочается от возбуждения, не в силах вместить в свою бедную голову все, что видел и слышал. Я по натуре совсем не зол, но иногда до смешного мстителен.
– Отличная, кстати, вышла месть, – улыбнулся я. – Только со мной вряд ли сработает. Я способен уснуть даже на наковальне, при условии, что кузнец хотя бы иногда будет промахиваться мимо моей головы. А уж без кузнеца – чистое счастье. Этим, пожалуй, сейчас и займусь. Без кузнеца. Спасибо тебе за терпение. И за твою месть. Особенно за месть! И, – я повернулся к Менке, – за приглашение. Был рад повидаться. Здорово получилось. Рассвет у вас действительно красивый. Надеюсь, Мастер Иллайуни не настучит тебе по ушам за такого шумного гостя.
– Ну что ты, – серьезно возразил Иллайуни. – Я никогда не бью учеников.
– А кто за мной по всему побережью с метлой гонялся, когда я пролил компот на «Трактат о Третьей Бледной Тени?» – внезапно возмутился Менке.
Наставник кое-как переформатировал свое зыбкое лицо в условно зверскую гримасу и показал ему кулак, после чего оба дружно расхохотались.
Если бы я переживал за Менке, тревожно гадал, что за учитель достался мальчику и каково ему тут живется, успокоился бы сейчас раз и навсегда. А так просто порадовался за обоих. Когда два человека, старший и младший, способны так дружно ржать по самому пустяковому поводу, ясно, что им крупно повезло друг с другом. И какая тогда разница, кто кого чему учит – хоть воскрешать, хоть убивать, хоть цветы для писем куманского халифа каким-нибудь хитрым древним способом засушивать. Настоящее обучение это не только передача знаний, но и – возможно даже в первую очередь – опыт счастливого равноправного взаимодействия с другим существом, во всем тебя превосходящим, но одним своим присутствием поднимающим на эту недосягаемую высоту. И вовсе не из соображений благотворительности, а просто потому что разговаривать с равным гораздо эффективней, чем неразборчиво выкрикивать инструкции, свесившись вниз головой со своих алмазных небес. И проще, и интересней. И веселей.
– Но за тебя я его точно не поколочу, – отсмеявшись, сказал Иллайуни. – Ты, конечно, шумный, как стадо куфагов
[97] в брачный период, зато многие важные вещи понимаешь с полуслова. А понимающие собеседники – единственное, чего мне не хватает с тех пор, как я покинул Харумбу. Обязательно приходи еще, поболтаем. У меня в погребе бутылка желтого Шихумского припрятана; уже лет сорок жду повода ее открыть – мне-то вино пить нельзя
[98], только наслаждаться, глядя, как это делают другие. Вернешься – устрою себе такой праздник. Только в следующий раз приходи в середине ночи. На рассвете уже не до гостей. Я обычно довольно рано ложусь.
– Я тоже, – согласился я. – Очень рано! Даже до рассвета далеко не каждый день досиживаю.
После этого я все-таки откланялся. А то действительно свинство: никто из-за меня спать не идет. В том числе я сам. Это особенно возмутительно.
* * *
Считается, что у меня отличная интуиция. Проявляется она в основном так: я регулярно совершаю вполне бессмысленные поступки, которые однако приносят неожиданно блестящий результат. Спроси меня потом, зачем я так сделал, только плечами пожму – откуда мне знать? Любого другого на моем месте считали бы просто умеренно везучим придурком, но для этого у меня слишком неоднозначная репутация. Поэтому на том месте, где у нормальных людей обычная бестолковость, у меня – интуиция. Из ряда вон выходящая, все так говорят.
Вот и сейчас вместо того, чтобы отправиться Темным Путем прямо в спальню и, по примеру учеников Иллайуни, упасть в постель, не раздеваясь, я зачем-то шагнул не туда, а в гостиную. Чем я собирался там заниматься, загадка. Не окна же на ночь закрывать, в самом деле. Такой аккуратностью я никогда не грешил. А гостей за пару часов до рассвета обычно как-то уже не ждешь.
И, как внезапно выяснилось, совершенно напрасно.
В центре гостиной прямо на ковре, высокомерно игнорируя расставленные повсюду удобные кресла сидел Великий Магистр Ордена Семилистника. В смысле мой друг сэр Шурф Лонли-Локли, самый занятой человек в мире, которому даже на вдохах и выдохах приходится порой экономить, чтобы не отвлекаться от более неотложных дел. По крайней мере, такова его версия.
На меня он не обратил ни малейшего внимания. И, в общем, правильно сделал, встречаются в Мире объекты поинтересней. Например, разложенная на полу доска для игры в «Злик-и-злак», кубики, фишки и склонившаяся над доской Базилио, на чьем лице в данный момент отображалась скорбь всех овеществленных иллюзий этого Мира, непрерывно угнетаемых злобными угуландскими колдунами.
Одного взгляда на доску было достаточно, чтобы понять: будь ее фишки моими, я бы сейчас выглядел не лучше. И скорее всего, спешно изобретал бы предлог, позволяющий немедленно прекратить эту агонию. То есть, партию. Но кому от этого легче.
Впрочем, сбежать у Базилио не было ни единого шанса. Она была надежно пригвождена к месту всеми имеющимися в доме котами. Всеми двумя, но если кому-то кажется, будто этого мало, значит, он просто никогда не имел дело с Армстронгом и Эллой, обладающими чудесной способностью в случае необходимости увеличивать свой и без того немаленький вес примерно до тонны. Такой теплой мягкой трогательной тонны, что даже на помощь не позовешь. Справляться с этим бедствием в нашем доме умею только я; если бы в Соединенном Королевстве проводились соревнования по безжалостному скоростному вылезанию из-под спящих кошек, ходил бы я в чемпионах. Но до столь высокого уровня развития досуга местная культура, увы, пока не доросла. Поэтому я прозябаю в безвестности.
По крайне мере, вот прямо сейчас я в ней точно прозябал. Моего появления не заметил никто, включая собак, внимательно следивших за ходом душераздирающей партии. Даже Друппи, который, как я прежде думал, все игры на свете считает одной и той же веселой игрой под названием «Опрокинь, до чего дотянешься, и перемешай по возможности», а потому решительно не способен усвоить какие-то дополнительные правила. Но, увидев, с каким напряжением он уставился на доску, я понял, что до сих пор недооценивал его аналитические способности.
