– Эй, ты же обещал, что мы хотя бы попробуем, – в отчаянии напомнил я.
– Нет. Твердого обещания я тебе не давал.
– Ты обещал, что не будешь лезть в это дело. Только смотреть и слушать, – сказал мне Шурф.
– Твердого обещания я тебе не давал, – повторил я слова Иллайуни.
Цитируемый автор укоризненно покачал головой.
Кажется, в шахматах такая ситуация называется цугцванг
[130]. По крайней мере, фонетически этот термин идеально соответствует охватившим меня в тот момент чувствам.
– Всегда знала, что самое интересное вы делаете без меня!
На этот раз Меламори выглядела по-настоящему ужасно. Без преувеличения. Она была черна как уголь и практически бесформенна, глаза дымились, как жерла вулканов, а рот хаотически блуждал по пространству расползающегося как облако лица, явно не в состоянии понять, где его законное место.
– Гнев тебя очень красит, – ласково сказал я.
– Это еще кто? – спросил Иллайуни.
Он-то, бедняга, и правда думал, будто это теперь его сон. Не знал еще, с кем связался.
– Это леди Меламори Блимм, – ответил я. – Самая красивая девушка, как минимум, в нашей Вселенной. Сейчас это особенно бросается в глаза, не так ли?
– Да, – вежливо согласился Иллайуни. – Ты что, решил устроить в своем сновидении вечеринку? Говори сразу, кого еще пригласил. Мне сейчас не до шуток. Пока вы тут веселитесь по своему нелепому угуландскому обычаю колдовать как спьяну, я держу в руках пять смертей, усмиряя их усилием воли. Нельзя меня отвлекать.
– Он меня не приглашал, – надменно заявила Меламори. – Я сама решаю, сниться ему или нет.
– Она очень крутая сновидица, – вставил я. – По крайней мере, так утверждают арварохские буривухи.
– Арварохские буривухи? – изумился Иллайуни. – С каких это пор они стали интересоваться людьми?
– С тех пор, как познакомились со мной, – сказала Меламори.
Некоторое время Иллайуни внимательно ее разглядывал. Наконец кивнул:
– Да, их можно понять. Ты и правда потрясающая.
– Ты тоже, – согласилась она. – Макс никогда мне про тебя не рассказывал. Интересно, почему?
– Просто не успел, – объяснил я. – Мы с ним только вчера познакомились.
– Как ни странно, да, – подтвердил Иллайуни. – Хотя по моим, ощущениям, ты изводишь меня уже не первую тысячу лет.
– У всех на второй день появляется такое ощущение, – утешила его Меламори. – Но ничего, потом привыкают. Ты тоже привыкнешь.
– Давай ты сейчас проснешься, – попросил ее я. – Это не тот сон, который мне хотелось бы с тобой разделить. У нас большие про…
– Когда захочу, тогда и проснусь, – отрезала Меламори.
Это явно было только начало большой пламенной речи, но тут она увидела пернатую кошку и забыла обо всем на свете.
– Кто тут такой хороший? – дрожащим от умиления голосом спросила Меламори. – Кто такой славный? Это кто у нас такой ушастенький? Ты ж моя красота!
Миг спустя она уже сжимала в объятиях, гладила, тискала и чесала ручную смерть Иллайуни, забыв обо всем на свете, начиная с меня. Жертва, к счастью, не возражала. И, кстати, со способностью прикасаться друг к другу в сновидениях у обеих не было никаких проблем.
– Одно слово, безумные угуландские колдуны, – вздохнул Иллайуни. – Связался на свою голову.
Впрочем, вскоре он уже показывал Меламори ледяной цветок и вдохновенно читал ей лекцию о природе и поведении смерти. Она слушала его так внимательно, как никогда никого не слушала наяву. Даже на себя снова стала похожа – может ведь, если хочет. Ну или когда забывает, что это якобы ужасно трудно.
А я смотрел на них и обреченно думал: «Что я действительно умею, так это превращать любое серьезное дело в балаган».
– Что ты действительно умеешь, так это превращать любое серьезное дело в балаган, – вслух сказал Шурф. И, помолчав, добавил: – Сейчас я как никогда ясно понимаю, что это твоя самая сильная сторона. Будешь смеяться, но я начинаю верить, что ты и на этот раз повернешь все по-своему. По крайней мере, я уже не могу проснуться рядом с тобой в старой усадьбе. И, что особенно удивительно, совершенно на тебя за это не сержусь. Хотя, по идее, должен бы. Но это твое сновидение. И теперь тебе снится, что я неожиданно стал твоим союзником в этой безумной затее. Ладно, как скажешь, твоя взяла. Но учти: проснемся – голову оторву.
– Ничего страшного, потом приделаешь на место. Ты аккуратный. И руки у тебя, хвала Магистрам, не совсем из задницы растут.
– Сэр Макс, – вдруг окликнула меня Меламори, и голос ее звучал угрожающе, как вступительный аккорд симфонии о конце Мира. – Иллайуни мне все объяснил. Получается, ты тут собирался умирать какими-то нелепыми чужими смертями? Вместе с ними? А меня не позвал? Не верил, что я тоже сумею? Никогда тебе этого не прощу.
Надо отдать ей должное: за все время нашего знакомства это была первая настоящая сцена ревности. И она удалась на славу. В смысле я и правда почувствовал себя виноватым, как ни нелепо это звучит.
Но вместо того, чтобы оправдываться, я сказал Иллайуни:
– Смотри-ка, нас уже четверо. Тебя это не вдохновляет?
– А тебя не пугает? – откликнулся он.
– Мне в кои-то веки приснилось, что я очень храбрый, – усмехнулся я. – Очень приятное состояние. Хоть не просыпайся теперь никогда.
– Неужели правда готов рискнуть? Всеми нами, не только собой?
– Да нет никакого риска. Не забывай: это мой сон. А в моих снах никто по-настоящему не умирает. У меня и наяву-то особо не забалуешь. Я тебе уже говорил: я желаю торжества жизни. А когда я чего-то так сильно хочу, получаю. Неважно, какой ценой. Поэтому если все-таки решишься, две из пяти – мои.
– Не будь дураком. Нельзя умереть, не воскреснув. Нельзя воскреснуть, не проснувшись. А это означает, что вторая смерть может прийти за тобой наяву.
– Но почему ты сразу не сказал? – опешил я. – Ради чего тогда это все?..
– Потому что мне надо было сперва увидеть их своими глазами, а потом принимать решение. Если бы смерти срослись остриями, можно было бы попробовать отпускать их по очереди; на таких условиях я бы, пожалуй, сыграл. А так… Нет, не рискну.
– Ничего, зато я рискну, – упрямо сказал я.
Зря, конечно. Не представляю, как стал бы выкручиваться, если бы он вдруг согласился. Но Иллайуни отрицательно помотал головой.
– Ого, – удивленно воскликнула Меламори. – Что-то ты совсем разошелся.
