– Помогите! – взмолилась я.
Но женщины лишь опустили головы. Из моей груди вырвался совсем уж отчаянный вой, и горничные, подобрав длинные форменные юбки, прыснули по коридору прочь. А я краешком сознания подумала: «Почему он это делает на глазах у других? Ведь в санатории действует неписаное правило: все гнусности совершать втихаря...»
Объяснение я услышала тут же. Кирюха наконец отпустил мою руку, которая тут же повисла плетью, и произнес:
– Это тебе от меня лично. За Машку.
Перед глазами танцевали красные пятна, боль в руке была нестерпимой. Каюсь, мне в тот момент было совершенно наплевать на Марию. В голове билась единственная мысль: бежать, спастись самой. Кирюха подтолкнул меня в сторону лестницы, ведущей в подвал. Я снова закричала, но административный корпус, казалось, вымер.
О, хоть кто-нибудь, услышьте мои крики! О, кто-нибудь, придите ко мне на помощь! Костя, мой любимый, где же ты? Неужели ты не чувствуешь, как мне плохо?
Но никому я была не нужна. И всему миру было наплевать на мои страдания. На моих глазах выступили слезы, и я закусила губу, чтобы не доставлять мучителям радости видеть меня рыдающей.
Хотя что там говорить: я не Зоя Космодемьянская, и уже чувствовала себя сломленной. Когда Кирюха втолкнул меня в подвал, все во мне надломилось окончательно. Потому что среди тех, кто там присутствовал, оказался человек, которого я совершенно не ожидала увидеть.
Константин, мой Костя, собственной персоной, сидел за столом по правую руку от седого карлика. Он посмотрел на меня холодно, отстраненно – словно на лягушку на лабораторных опытах. В его глазах я не прочла ни отголоска любви, ни тени сочувствия. Ни взглядом, ни незаметным жестом он не сделал ни малейшей попытки меня приободрить. Наоборот, скривил губы и отвернулся.
Слева от директора сидел еще один мой мужчина. Георгий Семенович Старцев. Однако и в его лице – когда-то таком внимательном, заинтересованном – я не увидела ни капли сострадания. Он вперился в меня тяжелым взглядом, словно пытался высосать у меня мозг. Ну, а третьим, конечно, был седой тролль со своим властным взором.
И неизвестно, от чего я страдала больше: от их взглядов, не предвещающих мне ничего хорошего – или от полного равнодушия Константина и оттого, что он участвовал в судилище.
С военно-полевым судом, где расстреливают без суда и следствия, картину роднила не только тройка злых или безучастных судей. Здесь же присутствовал и палач Воробьев – тот самый, что выбивал из меня долговую расписку. Он стоял в углу, скрестив на груди руки, и улыбался.
И присутствовала еще одна жертва: моя Машка.
Ей было явно хуже, чем мне. Рот ее был залеплен скотчем. Руки связаны веревкой и воздеты над головой. Веревка пропущена через блок и прикреплена к стене так, что моя подружка вытянулась в струнку, едва доставая носочками пола. В глазах у нее плескались безмерный ужас и отчаяние.
– Не будем терять время, господа, – проговорил карлик непререкаемым тоном. – Кирилл, отпусти девку, но не уходи. Ты нам можешь понадобиться.
– Понял, – буркнул мордоворот.
Отпустил мою руку. И бросил на воздетую к потолку Машку совсем уж отчаянный взгляд.
Кирюха не осмеливался на открытый бунт. Он, конечно, не решится защищать свою возлюбленную, уже приговоренную седым карликом. Однако амбал явно, неприкрыто страдал.
– Итак, – молвил директор, обращаясь ко мне, – ты, Лиля, затеяла с нами игру. Довольно опасную – для тебя. И я хочу знать: кто твой хозяин? Кто заказчик? Чего он хочет? Чего добивается?
Вопросы холодными булыжниками падали на меня. Я растерянно молчала.
– Не заставляй нас идти на крайние меры. Расскажи добровольно – все и прямо сейчас.
– Я ничего не знаю, – отчаянно сказала я. – А Мария здесь совсем ни при чем.
– В пионерку-героя играешь, девочка? Ну, смотри... Киря, помоги! – скомандовал карлик.
Я ожидала, что на меня сейчас обрушится очередная волна боли, и мысленно сжалась – но у мучителей был приготовлен другой план.
Кирилл вышел из-за моей спины и сделал несколько шагов по направлению к Машке. Штатный палач слегка отодвинулся в сторону – безо всякого удовольствия. А Киря вытащил из кобуры свой «макаров» и приставил дуло ко лбу Машки. Та дернулась, заизвивалась, попытался закричать, но из-под скотча, которым был залеплен ее рот, доносилось лишь мычание.
– Воробьев! – приказал директор.
– Не надо, – вдруг встрял Кирилл. – Она все скажет и так. Бодрова, ну?!
Он уставился на меня. Но я смогла лишь прохрипеть:
– Пожалуйста... Не стреляй... Кирюша...
Директор повысил голос:
– Воробьев, ты меня слышишь? Помоги.
И тогда белоглазый палач вышел из своего угла и слегка натянул веревку. Руки Машки вытянулись, в суставах что-то хрустнуло, носки ее оторвались от земли, и она потеряла сознание. Кирилл охнул – впрочем, на его вздох никто не обратил внимания.
– Ты встань за ее спиной, – отдал директор указание Кириллу. – А то нас тут всех мозгами ее забрызгаешь. – И обратился ко мне: – На счет «три» он выстрелит. Если, конечно, ты раньше нам все не расскажешь. Итак...
Однако тут амбал не выдержал. Опустил пистолет и твердо произнес:
– Я не буду этого делать. Так не по-людски.
– Что-о? – Директор, кажется, опешил.
– Она ни в чем не виновата, – упрямо сказал Кирилл. – Ее не за что убивать. Я в такие игры не играю.
Впрочем, директор уже оправился от недоумения. Он сиплым от злости голосом велел палачу:
– Воробьев. Возьми у него оружие.
Палач шагнул к Кирюхе, и тот покорно отдал ему свой пистолет. Директор же прошипел:
– Пшел отсюда вон. Чистоплюй!
Кирюха, который мог бы одним даже не очень сильным ударом превратить директора в лепешку, понуро поплелся к выходу из подвала. А карлик ему вслед выкрикнул:
– И чтоб духу твоего в санатории больше не было!
Едва дверь за Кириллом захлопнулась, Арсений Арсеньевич велел теперь уже Воробьеву:
– На счет «три» стреляй.
Палач послушно уткнул пистолет в затылок Марии. Та по-прежнему была без чувств.
Воробьев вдруг с удовольствием произнес, обращаясь ко мне, любимую Кирюхину фразу:
– Пуля – догонит...
Он издевался надо мной. Он явно давал понять, что, хоть Кирилл из игры и вышел, сама игра продолжалась. И кто в ней окажется победителем, определено с самого начала.
Карлик пропустил мимо ушей реплику подручного и уставился на меня. Произнес:
– Раз...
Раздался щелчок – палач снял пистолет с предохранителя. Я метнула умоляющий взгляд в сторону Кости. Если бы он был героем боевика – и настоящим героем моего романа! – он выхватил бы пистолет и перестрелял тут всех, а нас с Машкой освободил... И в финале я бы прильнула к нему в поцелуе... Но презренный кадровик оказался совсем не героем – просто трусом, если не больше. Он безразлично смотрел в сторону, словно все происходящее его не касалось.
