Через час он уже рассказывал о своей семье. Сын, дочка.
Немного стесняясь, сообщил, что очень любит жену. Есть же счастливые люди. Я от
души порадовалась за него. Мы продолжали беседовать, как хорошие друзья.
Напрасно Наташка опасалась за мою нравственность: никаких намеков. Впрочем,
мужчины исключительно редко решаются делать мне сомнительные предложения:
наверно, железобетонная конструкция моего "я" отпугивает. Я, так
сказать, существую в двух ипостасях: товарищ (в смысле душевная женщина) и
собеседник (то есть женщина интересная). Оба варианта — одинаковая лажа:
душевности во мне не больше, чем в мышеловке, а интересные разговоры я терпеть
не могу, впрочем, как и разговоры вообще. У меня хватает ума держать эти мысли
при себе, а в искусстве прикидываться я потихоньку приближаюсь к совершенству.
Правда, восторга от этого не испытываю.
Между тем от его семьи мы перешли к общечеловеческим
ценностям, сделали неожиданный скачок в философию и пару минут с любопытством
взирали друг на друга, когда речь зашла о Данииле Андрееве и его книге «Роза
мира». Некоторое замешательство вполне понятно: лично мне нечасто встречаются
люди, способные ее прочесть. Аркадию Юрьевичу, видно, тоже не очень везло: он
так обрадовался возможности поговорить о ней, что я чуть не прослезилась от
умиления. Мне от его мыслей было ни жарко ни холодно, но я усердно изображала
интерес. Подозреваю, что он был счастлив в этот вечер — ну и слава Богу.
Судя по взглядам официантов, из ресторана пора было
выметаться, но собеседник мой еще не наговорился и с легкой заминкой, почти
заискивающе, предложил подняться к нему в номер.
— Мы могли бы еще немного поболтать, а потом я отвезу
тебя домой…
По примеру Наташки он тоже заботился о моей нравственности.
Я вообще-то не люблю разговоров допоздна, не люблю гостиниц, Андреева тоже не
люблю, однако, вспомнив, что меня ожидает дома — а дома меня, кстати сказать,
ничего не ожидало, — я согласилась. Отчего ж не сделать доброе дело, ежели
это ничего не стоит?
Прихватив, как полагается, бутылку вина и коробку конфет, мы
вышли из ресторана. Мой спутник продолжал говорить, пока мы пересекали огромный
холл, говорил и в лифте, а я внимательно слушала, время от времени что-нибудь
изрекая, чтобы создать иллюзию беседы. Забавно, как много значения придают
словам некоторые люди. Для меня слова мало что значат: символы для передачи
информации от одного субъекта другому. Чепуха, хлам. А он все говорил и
говорил.
Лифт остановился, мы вышли. Аркадий Юрьевич трогательно
поддерживал меня под руку. Пол в коридоре был застлан ворсистым ковром. Мне
нравится ходить по таким коврам. Хотелось сбросить туфли и прошлепать босиком,
но и в туфлях идти было приятно. Я шла и улыбалась. Аркадий понял мою улыбку
по-своему, притормозил и вдруг сказал:
— У тебя удивительная улыбка. Ты совершенно
необыкновенная женщина, я думал, таких больше не существует, они исчезли вместе
с салонами, духом декаданса…
Эко куда занесло человека. Стало совершенно ясно: пара
изреченных мной банальных истин нанесла удар ниже пояса. Против декаданса я
ничего не имела, но в голове был шум: моему организму вреден массированный
обстрел словами. Я уже жалела, что согласилась продолжить беседу.
Наконец мы оказались возле номера 311. Аркадий вставил ключ
в замок, все еще продолжая говорить, но тут произошло нечто, от чего он
заткнулся на полуслове. Дверь номера 310, что напротив, распахнулась, и оттуда вылетел
какой-то тип с перекошенным лицом. С трудом удержавшись на ногах, он схватил
моего говорливого спутника за предплечье, отпрянул и бросился по коридору в
сторону, противоположную той, откуда шли мы — надо полагать, к пожарному ходу.
Аркадий стоял, открыв рот, а ключ так и торчал в замке. И тут меня черт дернул
за язык:
— Кровь.
— Что? — не понял он.
— Кровь, — повторила я, уже сообразив, что сваляла
дурака: человек, как известно, крепок задним умом. — У тебя на пиджаке
кровь.
Он ошарашено уставился на свой пиджак, начисто забыв о том,
что мы все еще стоим перед запертой дверью. Об этом вспомнила я, открыла дверь
и сказала:
— Нам лучше войти.
— Что? — Он дернул головой, понемногу выходя из
транса. Я терпеливо ждала.
— Там что-то произошло, — сказал он наконец.
Подумать только, до чего сообразительный парень. Я кивнула:
— Наверное. Только нам до этого нет дела. Или есть?
— Как же… — растерялся он. — Не можем мы уйти,
ничего не сделав…
— Я могу, — созналась я. Он тряхнул головой.
— Это ведь кровь, верно? Значит там, — указал он
на дверь, — произошло что-то нехорошее.
— Мы можем позвонить администратору, — предложила
я, поняв, что имею дело с гражданином, к тому же любопытным. — В гостинице
должна быть служба охраны, это по их части.
Но Аркадий уже шагнул к приоткрытой двери напротив. Толкнул
ее и громко спросил:
— Есть кто-нибудь? Ответьте, пожалуйста. У вас все в
порядке?
У типа, что лежал на полу, безусловно, все было в порядке —
в том смысле, что ничего больше ему в этой жизни не было нужно. Со своего места
я отлично видела труп. Наконец его увидел и упрямец Аркадий, взвизгнул
неожиданно тонко и выскочил в коридор.
— Он мертвый? — только и спросил жалобно.
— Вне всякого сомнения, — ответила я и поняла, что
влипла в скверную историю.
Разглядывать покойника мне совершенно не хотелось, поэтому я
вошла в номер 311, села в кресло и воззрилась в потолок. Любопытного мало, но
как-то успокаивает. Аркадий влетел следом и кинулся к телефону.
— Может, нам не следует вмешиваться? — предложила
я, впрочем, без всякой надежды.
— Что значит «вмешиваться»? Произошло убийство, и мы
видели убийцу.
— Лично я никого не видела.
— Что? — Он стал менять окраску с бледно-зеленой
на пунцовую.
— Я никого не видела, — повторила я равнодушно.
— Как ты можешь? — тихо сказал он, а я пожала
плечами. Тут его осенило:
— Он, возможно, еще жив…
— Это вряд ли, — заметила я. — Под ним лужа
крови, и он чересчур пристально смотрел в потолок.
Аркадий опять стал зеленеть и торопливо звонить по телефону,
а я махнула рукой. И какого черта меня сюда понесло? Вопрос, к сожалению,
риторический.
