Остаток дня Алексей пребывал в задумчивости, бродил по дому,
курил на веранде и насвистывал. Я за ним наблюдала и тосковала, потому как
неведомо мне было, какие мысли в его стриженой голове роятся и какие
умозаключения назревают. Вместе с беспокойством возникло какое-то странное
томление. Странным оно, возможно, было лишь для меня, а остальная часть
человечества признала бы его вполне естественным и даже уместным. Я, однако, в
силу ряда причин, связанных с особенностями моей прежней жизни, понятия не
имела, что с этим томлением делать и как от него избавиться. Весь вечер я не
открывала рта, зато воровски пялилась на Алексея, на его голую грудь,
здоровенные ручищи и пыталась себя в чем-то убедить. К примеру, в том, что
физиономия у него вовсе не уродливая, встречаются и похуже. Естественно, если у
человека все лицо изрезано, трудно ожидать, что он будет выглядеть, как Том
Круз. Опять же, воспитание в семье, где наблюдаются устойчивые уголовно —
алкоголические традиции, тоже мало хорошего добавило, и все-таки… Он до сих пор
меня не сдал, что говорило о врожденном благородстве… или глупости? .. А что бы
я сделала на его месте? Прежде всего не позволила бы упечь себя в тюрьму
какому-то Серому. Тут я опять уставилась на его грудь, и мысли потекли куда-то…
в общем, завели они меня довольно далеко.
Я прислушалась к своему внутреннему голосу. Он настойчиво
рекомендовал убраться от Алексея подальше. Хотя бы в другую комнату, что я и
решила сделать. Однако прежде необходимо было выяснить одну вещь, и я нарушила
затянувшееся молчание:
— Ты где с крестным встретишься?
— Что? — очнулся он.
— Где вы с крестным встречаетесь?
— Дома у него.
— А где он живет?
— Тебе зачем? — насторожился Алексей.
— Так… чтобы знать, куда гранату швырнуть в случае
чего…
Он усмехнулся, а потом и хохотнул, головой покачав:
— А ведь и вправду швырнешь…
— Отчего ж не швырнуть? Терять мне особо нечего…
— Ерунда, прорвемся. Главное, найти ту самую печку,
откуда танцевать, а там… — Он наклонился ко мне, вызывая своей близостью
беспокойство. — Особенно не бойся.
— Адрес скажи. Или это великая тайна, которую мне
доверить никак нельзя?
Алексей пожал плечами.
— Николо-Перевозинская, дом три.
Я присвистнула: район мне был известен.
— Крестный, случаем, не нефтяной магнат? —
поинтересовалась.
— Может. Сие неведомо. На то он и крестный, чтобы дела
свои в секрете держать.
Перед сном я обдумала план действий на завтра. Потом
осторожно пробралась на веранду, принесла бинокль, который углядела еще днем, и
сунула под кровать: завтра он мог пригодиться.
Проснулась я от того, что Алексей грохнул в мою дверь
кулаком и гаркнул:
— Подъем.
Я головой потрясла, глаза потерла и пошлепала в ванную.
Алексей хозяйничал в кухне, готовил завтрак. Как мужчина самостоятельный и с
хорошим аппетитом, о пище телесной он неизменно заботился сам, столь
ответственного дела женщине не поручая.
Жара стояла страшная, а столбик термометра упорно лез вверх.
Свой дом я покидала налегке, в легкой кофте и джинсах, в которые переоделась на
даче. Ходить в джинсах при температуре плюс 30 — самоубийство, и я превратила
их в шорты.
— Привет, — хмуро бросила я, садясь к столу.
Алексей перегнулся через стол и на мои ноги уставился, потом
все-таки опустил свой зад на стул, скроил мерзкую рожу и заявил:
— Ножки — зашибись.
— Дурак, — ответила я.
— Да это я так, в порядке комплимента.
— Засунь свой комплимент знаешь куда…
— Догадываюсь… Я ж забыл про вашу интересную компашку:
мужики, значит, с мужиками, а бабы от тоски с бабами. Угадал?
— Опять дурак, — сказала я, впрочем, без всякой
злости и налила себе кофе.
— Не угадал, значит… И все-таки ты шлюха какая-то не
правильная…
— Правильная. Упадок сил у меня отбеготни. Устраивает?
— Ага. Значит, надежда есть?
— Надежда умирает последней. А что это за странное
направление мыслей с утра пораньше?
— Да так… Взгрустнулось… Красивая ты баба, Натаха…
— Ага. А главное, пока живая. Ты не цепляйся, ладно?
Без того тошно…
— Уговорила.
Он поднялся, шагнул к холодильнику, с легкой тоской взглянул
на поллитровку, подумал и взял кефир.
— Вот и правильно, оно для здоровья полезней, —
съязвила я.
— Как вы, бабы, можете жизнь человеку отравить!
Алексей усмехнулся и опять на меня посмотрел по —
особенному. Я поерзала и вроде бы даже покраснела, а он засмеялся. Как видно,
ему понравилось вгонять меня в краску: он все пялил на меня глаза поверх
стакана с кефиром и ухмылялся. Новый поворот наших отношений был мне не по
душе. К счастью, он взглянул на часы и заторопился.
Я пошла его проводить. Он вывел из гаража машину, открыл
ворота и кивнул мне:
— Пока. Сиди дома, не высовывайся
— Ты уж поосторожней…
Он уехал. Я закрыла ворота и бросилась в дом. Сумка была
собрана. Я заплела волосы в косы, превратив себя в умненькую студентку, сунула
в сумку найденную в кладовке сломанную ракетку, нацепила солнечные очки и
осталась собой довольна. Шорты в сочетании с сандалиями на босу ногу делали
меня непременным и неприметным атрибутом летнего города. Я вздохнула, мысленно
выпрашивая у судьбы удачи, и вышла из дома.
Автобус пыхтел на остановке, отравляя воздух черным дымом.
Две старушки торговали семечками. Я купила стакан, вошла в автобус и заняла
место возле двери. Пассажиров было человек десять, в основном пенсионеры. Шофер
тяжко вздохнул, закрыл двери, и автобус тронулся. Через четверть часа я уже
была в городе и пересела в троллейбус. Доехала до центра, вышла у старого
драмтеатра и дальше отправилась пешком.
Николо-Перевозинская улица тянулась вдоль реки. В начале
века здесь царило купеческое благолепие. Внизу была пристань, при ней церковь о
пяти главах с высокой колокольней. Потом улицу переименовали в
Красномилицейскую, колокола сняли, а в церкви разместили обувную фабрику.
Добротные купеческие дома с крепкими заборами заселили трудовым людом, семей по
десять в каждый, с одной громадной кухней на всех и удобствами во дворе.
