Книга В Питер вернутся не все, страница 25. Автор книги Анна и Сергей Литвиновы

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «В Питер вернутся не все»

Cтраница 25

А второй человек был – тоже чудак, или скорее по-шукшински – чудик. Иван Степаныч Аверин у нас детский театр при Дворце культуры организовал. «Глобус» назывался. Каково? Вот замах, а? Именем шекспировского театра школьную самодеятельность назвать!

И ставил он в основном, между прочим, пьесы Шекспира. Поэтому моя самая первая в жизни роль – в «Ромео и Джульетте». Я – двенадцать лет мне было – Меркуцио играл. Представляешь? Ну, сначала-то я третьим стражником был, а потом случай: Меркуцио наш (как раз тот, что потом при пожаре угорел) руку сломал. И тут выяснилось, что я все его реплики знаю. И фехтовать у меня получилось – сказалась боксерская школа. Осипов меня и ввел на Меркуцио. А что оставалось? До премьеры – неделя.

Вот тогда я как раз лицедейством и заболел. Конечно, перед спектаклем трясло, у меня даже чуть медвежья болезнь не случилась, но когда вышел из-за кулис – песня! Совсем не чувствовал себя на сцене неловко или там скованно. Наоборот, я как в эйфории был. Просто летал! Не играл – жил! И почти сразу заметил, с четвертой-пятой реплики: а в зале-то меня слушают. Так, как меня, ни Ромео не слушают, ни Джульетту, ни даже кормилицу-хохмачку, а как я реплику подаю, прям тишина наступает... Я как будто зал, это стоглавое чудовище с тысячью глаз, с ладони кормлю... Собой – кормлю, ты меня понимаешь?

Короче, про себя, и про актерство, и про успех я сразу все понял. С первого раза. И как хлопали мне. Думаешь, двенадцатилетний мальчишка не заметил? Все я заметил! Больше, дольше и громче хлопали, чем тем, кто заглавные роли исполнил. И даже кто-то из взрослых «браво!» мне кричал. Причем не мои родители – их на премьере не было. Отца вообще не было, он уж третий год как в Тюменскую область, типа, на заработки уехал (а потом там другую семью завел), а маманя как раз в день премьеры напилась, да так, что до ДК даже дойти не смогла...

Вот, а ты спрашиваешь, где черные полосы? А они у меня туточки, рядом. За белыми не просто следом идут, а с ними перемешаны. С одной стороны – радость божественная, неземная, когда весь зал тебе аплодирует, а с другой – обида ужасная, потому что ищешь, ищешь глазами, где там в зале моя маманя радуется? А ее-то и нет...

А на будущий год я уже «Гамлета» играл. Можешь себе представить, тринадцатилетний парень! Мало что понимал, но что Аверин мне сумел объяснить, то и играл.

Как я во ВГИК поступил – отдельная песня. Во-первых, опять повезло. Говорят, в тот год, в девяносто третий, блатные туда не особо перли. Решили, что кино в России капец, накрылось оно окончательно и навсегда медным тазом. А раз так – значит, какой смысл своих отпрысков в заведомо бесперспективную отрасль посылать. Но все равно конкурс был сумасшедший. А какая разница, сколько конкретно: сто или двести человек на место? Все равно много! И я, как поступил, – ох, какой же я тогда был счастливый! Вторая моя, после премьеры «Ромео и Джульетты», радость...

Так вот, поступив, я списки-то внимательно посмотрел. Глядь, а там половина фамилий знакомая. Дети кинематографистов и других работников литературы и искусства. А потом, когда учиться стали, понял, что на самом деле не половина, гораздо больше. Просто я такой темный был, что вторую половину тогда еще по фамилиям не знал. Каким чудом меня приняли – ума не приложу. Наверное, мастера нашего еще на первом туре сразил, когда захотел монолог короля Лира читать – до меня, по-моему, среди абитуриентов таких сумасшедших не было. И ведь прочитал! И комиссия – вся! – не шушукалась, бумажками не шелестела, а слушала меня, слушала внимательно...

Но когда эйфория улеглась, надо было как-то учиться, и жить, и выживать в Москве. Мать-то моя мне ни копейки не высылала, ей бы самой в Каменце было ноги не протянуть. Вот тогда я точно думал: наступила ж...а. Я ведь, бывало, по неделям нормально не ел – в сессию особенно, когда нет времени на подработки. Грыз сухари черные и кипяченую воду пил. И все. Ну, еще иногда моршанскую «приму» смолил, когда совсем подсасывало... В итоге, пока на третьем курсе свою первую роль в сериале не получил, я в столице буквально нигде не был. В метро ни разу не ездил. До Красной площади только один раз дошел пешком. А вот мне в одном из самых первых российских сериалов роль дали – ту самую, где анекдот про зебру. Кстати, в сценарии его не было, я сам придумал рассказать, и эпизод остался, а теперь только его многие и помнят. Тогда мне мой гонорар – сто «гринов» за съемочный день – казался фантастическим, огромным. Я себя олигархом настоящим ощущал!

Но меня другая задница подстерегала. То есть не совсем задница, а темная полоса. Деньги появились – и сразу вокруг меня друзья возникли, девчонки... И – водка. И другие напитки, типа портвейна по тридцать шесть рублей бутылка. А у меня привычки пить с детства не было (спасибо боксеру Валерьянычу!). Поэтому мне пить понравилось, а напиваться я стал допьяна – совсем тормоза не держали. А главное дело, в какой-то момент я переставал помнить. То есть тело еще живое, двигается, говорит, руками машет, но я его не контролирую. И утром ни фига не помню, что творил. Еще я, как выпью, агрессивный становлюсь. И очень ревнивый.

Через это однажды, еще в общаге, подзалетел. Я тогда встречался с девушкой Ксюшей. Первая моя в Москве любовь. Очень я ее любил. Эффектная дивчина, хохлушка из Краснодара. Она потом, после кризиса девяносто восьмого, замуж вышла за француза и из страны с ним свалила.

Так вот, была у нас пьянка. Человек десять – я, и Ксюша, и другие парни и девчонки с курса. А среди гостей был хлыщ московский, мажор, весь упакованный, Андреем звали. И я Ксюшу к тому Андрею приревновал. Наверное, она дала мне повод: может, танцевала с ним слишком близко, а может, и целовалась, обжималась в углу. Так у меня ума, блин, спьяну хватило, чтобы отправить обоих в нокаут. И его, и ее. Удар-то у меня хорошо поставленный... Но о том, что было, мне рассказали только утром. Когда я проспался. Сам не помнил ни-че-го.

Поднялся скандал. Ксюша еще ладно, у нее я прощенье вымолил. Розы корзинами таскал. На коленях стоял. Она баба из простой семьи, где считают: бьет – значит, любит. Правда, простить-то она меня простила, но любовь у нас с ней сошла на нет.

А Андрюха, москвич с режиссерского, говнистый оказался. Пошел жаловаться, в травмпункте ему справку дали, что гематома на щеке, сотрясение мозга. В милицию, сволочь, хотел идти. Но дошел только до деканата. Кричал, что меня посадит...

В тот раз меня мой мастер спас. Очень за меня хлопотал и перед деканом, и перед ректором. А меня вызвал и сказал: «Я тебя, Никола-Мозги-Набекрень, отмажу. Но только если ты: а) у Андрея прощенье вымолишь, прилюдно, при всем курсе, и б) пойдешь и закодируешься от пьянства как минимум на три года и мне справку принесешь». При ином раскладе сам добьюсь, чтоб тебя отчислили, – и ты свалишь у меня из Москвы навсегда, звезда наша недоделанная».

Что оставалось? Перед Андрюхой я прощения прилюдно просил, с глубоко покаянным видом, со слезами на глазах. (Усмехается.) И закодировался, и справку мастеру принес... В итоге мне дали выговорешник с предупреждением об отчислении и из общаги выселили, пришлось комнатуху в Балашихе снимать.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация