Я нанизываю на вилку землянику, тщательно пережевываю, проглатываю.
— Не подозревала, что у моего брата есть такой высокочтимый поклонник.
— Вообще-то, я не его поклонник, хотя он производит впечатление. — Анден берет принесенный ему бокал шампанского и делает глоток. — Я ваш поклонник.
Не забудь: нужно изображать естественность. Пусть поверит, что ты польщена, что он тебе нравится. Он, бесспорно, красив, попытайся сосредоточиться на этом.
Свет настенных ламп высвечивает волнистую кромку его волос, образуя подобие нимба, его оливковая кожа светится теплым золотистым сиянием, глаза завораживают цветом весенней листвы. Я чувствую, как разрумяниваются мои щеки. Хорошо, продолжай в том же духе. В нем течет испанская кровь, но едва заметная раскосость глаз и изящный изгиб бровей свидетельствуют и о капле азиатской крови. Как и у Дэя. Мое внимание вдруг рассеивается, и я вижу только себя и Дэя, наш поцелуй в душевой в Вегасе. Я вспоминаю его голую грудь, его губы на моей шее, его дурманящий вызов — рядом со всем этим Анден бледнеет. Едва заметный румянец на моих щеках переходит в пожар.
Президент склоняет набок голову и улыбается. Я делаю глубокий вдох и беру себя в руки. Слава богу, я все еще умею добиться той реакции, которая мне требуется.
— Вы задавались вопросом, почему Республика столь снисходительна к вашему предательству? — спрашивает Анден, поигрывая вилкой. — Любого другого уже давно казнили бы. Но не вас.
Он выпрямляется на своем стуле.
— Республика наблюдала за вами с того самого дня, как вы получили идеальные полторы тысячи баллов на Испытаниях. Мне известно о ваших баллах и достижениях на тренировках в Дрейке. Несколько конгрессменов прочили вам политическую карьеру, еще когда вы были на первом курсе, но в конечном счете решили, что вам больше подойдет военная служба, потому что стоит на вас посмотреть, сразу видно — офицер. Вы знаменитость во внутренних кругах. Ваш приговор за предательство стал бы колоссальной потерей для Республики.
Знает ли Анден, как убили моих родителей и Метиаса? Знает ли, что нелояльность стоила им жизни? Неужели Республика настолько ценит меня, что не решается казнить, несмотря на преступление и наследственность?
— Как вы могли видеть меня в кампусе Дрейка? — спрашиваю я. — Не помню, чтобы вы посещали университет.
Анден втыкает вилку в пальмовую сердцевину на своей тарелке.
— Нет-нет. Вы и не должны были знать.
Я недоуменно морщусь.
— Так вы… учились в Дрейке одновременно со мной?
— Я учился под другим именем, — кивает Анден. — Когда вы в двенадцать появились в университете, мне было семнадцать — второй курс. Мы все, конечно, много слышали о вас. И о ваших шалостях.
Он улыбается, и в его глазах загораются озорные искорки.
Сын Президента разгуливал вместе с нами по кампусу, а я даже не подозревала. Я раздуваюсь от гордости при мысли, что глава Республики приметил меня еще в университете. Потом встряхиваю головой, чувствуя себя виноватой за то, что мне приятно его внимание.
— Надеюсь, вы не только плохое обо мне слышали.
— Нет, не только, — смеется Анден, и на его левой щеке появляется ямочка.
Его веселость успокаивает. Даже я не могу сдержать улыбку:
— Отметки у меня были хорошие, но я уверена: секретарь декана вздохнула с облегчением, когда я перестала осаждать ее кабинет.
— Мисс Уитакер? — Анден покачивает головой.
На несколько мгновений он прогоняет с лица официозное выражение и игнорирует этикет — откидывается на спинку стула и описывает круги вилкой.
— Меня тоже вызывали к ней в кабинет. Забавно — она и понятия не имела, кто я. У меня были неприятности, потому что я на занятиях подменил тяжелые учебные винтовки на муляжи из пены.
— Так это были вы?! — восклицаю я.
Я хорошо помню тот случай. Первый курс, зал для тренировок. Винтовки из пены казались совсем настоящими. Студенты одновременно нагибались, чтобы поднять тяжелые винтовки и отрывали их от пола с такой легкостью, что половина падала на спину. Воспоминание вызывает у меня искренний смех.
— Блестяще! Капитан, проводивший занятия, был зол, как черт.
— Каждому во время учебы хотя бы раз нужно попасться на чем-то. — Анден усмехается и барабанит пальцами по бокалу. — Но вы, кажется, были главным зачинщиком всех проказ. Это вы как-то раз объявили ложную тревогу и всю нашу группу эвакуировали?
— Да. История Республики, параграф триста два. — В порыве смущения я пытаюсь потереть шею, но кандалы мешают. — Старшекурсник, сидевший рядом со мной, сказал, что я ни за что не попаду из его учебной винтовки по рукоятке пожарной тревоги.
— Ага. Я вижу, вы всегда делаете правильный выбор.
— Я была первокурсницей. Признаю, еще совсем зеленой, — отвечаю я.
— Не соглашусь. С учетом всего я бы сказал, вы были намного старше своего возраста. — Он улыбается, и мои щеки опять розовеют. — У вас самообладание человека гораздо старше пятнадцати лет. Я был рад увидеть вас наконец на том торжественном приеме.
Неужели я и в самом деле сижу здесь с Президентом и вспоминаю давние университетские деньки? Сюр какой-то. Я ошеломлена тем, как легко течет беседа с Анденом, как легко обсуждать с ним знакомые вещи в то время, когда столько необычного происходит в моей жизни; как приятно вести беседу, в которой я не боюсь случайно обидеть кого-нибудь бездумным замечанием о студенческой жизни.
Потом я вспоминаю, почему здесь оказалась. Еда теряет вкус. Это все ради Дэя. Негодование охватывает меня, хотя я и понимаю, что повода нет. Нет? Готова ли я в самом деле убить кого-то ради Дэя?
В дверь заглядывает военный, салютует Андену, потом неловко откашливается, понимая, что отрывает Президента от разговора со мной. Анден добродушно ему улыбается и жестом приглашает войти.
— Сэр, сенатор Баруз Камион хочет поговорить с вами, — сообщает военный.
— Скажи сенатору, что я занят, — отвечает Анден. — Я приму его после обеда.
— Извините, но он настаивает на немедленном разговоре. Речь идет о…
Военный переводит взгляд на меня, потом быстрым шагом подходит к Андену и шепчет что-то на ухо. Но я все равно улавливаю отдельные слова:
— Стадионы. Он хочет передать… послание… должны немедленно завершить обед.
— Он так и сказал? — вскидывает бровь Анден. — Что ж. Я сам решу, когда мне закончить обед. Передай это сенатору Камиону при встрече. Скажи ему, что следующий сенатор, который сунется со столь бесцеремонным посланием, будет иметь дело со мной лично.
Военный энергично салютует, чуть выставив вперед грудь при мысли о том, как будет передавать послание сенатору.
— Да, сэр. Будет исполнено.
