— Джун, ты мне когда-нибудь лгала?
Я моргаю, потрясенная видением. Это все подлог, говорю я себе. Детектор лжи генерирует иллюзии, имеющие целью сломать меня. Я слышала, что подобные устройства используют на фронте, где машина может воссоздавать сцены и внедрять их в голову, копируя способность мозга рисовать жизнеподобные видения. Но Метиас кажется таким реальным, словно можно протянуть руку и заправить его темные волосы за уши или почувствовать свою маленькую руку в его большой. Я почти верю, что и в самом деле нахожусь с ним в комнате. Закрываю глаза, но образ запечатлевается в моем мозгу, яркий, как день.
— Да, — отвечаю я.
Так и есть. Глаза Метиаса широко раскрываются от удивления и горечи, а потом он исчезает вместе с Олли и всей комнатой. Я возвращаюсь в серый полиграф-кабинет, стою перед доктором Садхвани, вижу, как она делает какие-то записи. Она одобрительно кивает за правильный ответ. А я пытаюсь сдержать дрожь в руках — опущенных и сжатых в кулаки.
— Очень хорошо, — бормочет она несколько секунд спустя.
Мои слова холодны как лед:
— Так и будете испытывать меня моим братом?
Доктор снова отрывает взгляд от своих записок:
— Вы видели брата?
Теперь она, кажется, расслабилась, капельки пота со лба исчезли.
Вот как. Они не контролируют мои грезы, не видят то, что вижу я. Но могут воздействовать на какие-то рецепторы, вызывающие воспоминания. Я гляжу на доктора с высоко поднятой головой:
— Да.
Допрос продолжается. Какой курс вы пропустили в Дрейке? Второй. Сколько предупреждений за плохое поведение вы получили за время учебы? Восемнадцать. Возникали ли у вас негативные мысли о Республике до смерти вашего брата? Нет.
И так далее, и так далее. Я понимаю, что она пытается вернуть мой мозг в нормальное психическое состояние, снизить уровень настороженности, чтобы спровоцировать физиологическую реакцию на вопрос по существу. Я еще дважды вижу Метиаса. Каждый раз, когда это происходит, я делаю глубокий вдох и задерживаю дыхание на несколько секунд. Теперь доктор терзает меня вопросами о бегстве от Патриотов, о том, с какой целью я взорвала бомбу. Я повторяю то, что уже говорила Андену во время обеда. Пока все идет неплохо. Детектор лжи показывает, что я говорю правду.
— Дэй жив?
И тут передо мной возникает Дэй. Он стоит всего в нескольких футах, его голубые глаза как зеркало, я чуть ли не вижу в них себя. Улыбка озаряет его лицо, когда он на меня смотрит. Вдруг меня пронзает такое желание быть с ним, что я едва не падаю. Его здесь нет. Это имитация. Я выравниваю дыхание.
— Да.
— Почему вы помогли Дэю бежать, зная о его многочисленных преступлениях против Республики? Может быть, вы питаете к нему нежные чувства?
Опасный вопрос. Отвечая на него, я осаживаю свое сердце:
— Нет. Просто я не хотела, чтобы он погиб от моих рук за преступление, которого не совершал.
Доктор прекращает записывать и поднимает бровь:
— Вы рисковали практически всем ради едва знакомого человека?
Я прищуриваюсь.
— Такой вопрос характеризует вас не с лучшей стороны. Возможно, вы это поймете, когда кого-нибудь приговорят к казни по вашей вине.
Она игнорирует яд моих слов. Образ Дэя исчезает. Я выслушиваю еще несколько не имеющих отношения к делу контрольных вопросов, а потом:
— Вы состоите в Патриотах?
Снова появляется Дэй. На сей раз он так близко наклоняется ко мне, что его волосы, легкие как шелк, касаются моих щек. Он притягивает меня к себе и впивается в мои губы долгим поцелуем. Вдруг сцена резко меняется: вечер, дождь хлещет как из ведра, Дэй еле идет, из его раны на ноге капает кровь, оставляя за ним красный след. Он падает на одно колено перед Рейзором, а потом и эта сцена исчезает. Я стараюсь говорить ровным голосом:
— Состояла.
— Будет ли организовано покушение на нашего блистательного Президента?
На этот вопрос я могу ответить правду:
— Да.
— Знают ли Патриоты, что вам известно об их планах?
— Нет, не знают.
Доктор Садхвани смотрит на коллег, несколько секунд спустя кивает и снова обращается ко мне. Полиграф подтверждает, что я не лгу.
— Есть ли среди солдат, приближенных Президента, те, кто, возможно, участвует в заговоре?
— Да.
Еще несколько секунд молчания — доктор с коллегами проверяет мой ответ. Снова кивает. Теперь она поворачивается к Андену и его сенаторам.
— Она говорит правду.
— Хорошо, — кивает Анден, голос его из-за стекла звучит приглушенно. — Пожалуйста, продолжайте.
Сенаторы стоят, скрестив на груди руки и сжав губы.
У доктора Садхвани вопросы не иссякают, она топит меня в их бесконечном потоке. Когда будет предпринята попытка убийства? На запланированном маршруте Президента во фронтовой город Ламар, Колорадо. Вы знаете, где Президент будет в безопасности? Да. Куда он должен ехать? В другой приграничный город. Будет ли Дэй участвовать в покушении? Да. Почему он втянулся в это? Он в долгу перед Патриотами — они вылечили его ногу.
— Ламар, — шепчет доктор Садхвани, делая запись в своем черном приборе. — Я полагаю, Президент изменит маршрут.
Еще одна часть плана воплощается в жизнь.
Наконец вопросы кончаются. Доктор Садхвани отходит от меня, чтобы поговорить с остальными, а я облегченно вздыхаю и опираюсь на детектор. Я провела здесь ровно два часа и пять минут. Встречаюсь взглядом с Анденом. Он по-прежнему стоит близ стеклянной двери с плотно сложенными на груди руками, по обе стороны от него дежурят военные.
— Подождите, — говорит он.
Операторы прерывают разговор и смотрят на правителя.
— У меня последний вопрос для нашей гостьи.
Доктор Садхвани моргает и делает движение рукой в мою сторону:
— Конечно, Президент. Прошу вас.
Анден подходит вплотную к разделяющему нас стеклу.
— Почему вы помогаете мне?
Я распрямляю плечи и смотрю ему в глаза:
— Потому что хочу заслужить прощение.
— Вы преданы Республике?
Последняя обойма воспоминаний: я держу брата за руку, мы идем по улицам Рубинового сектора; мы поднимаем руки в салюте, повторяя слова присяги перед информационным экраном. Я вижу улыбку Метиаса, а еще вижу озабоченное выражение его лица в тот вечер, когда мы попрощались в последний раз. Я вижу флаги Республики на похоронах моего брата. Перед моими глазами пробегают тайные закладки Метиаса в Интернете — его предостережение, его гнев на Республику. Я вижу, как Томас целится в мать Дэя. Вижу, как пуля раскалывает ей череп. Она падает. Это моя вина. Я вижу Томаса, сжимающего руками голову в комнате для допросов, измученного, покорного слепца, вечного пленника собственного деяния.
