Как только он уходит, я снова устремляю взгляд на экран и теперь уже не могу оторвать глаз от Джун. Трансляция идет и идет, а до меня долетают отдельные фразы из разговора Рейзора с Патриотами:
— …достаточно, чтобы понять, что происходит. Она его подготовила.
Джун на экране, кажется, дремлет, уткнувшись подбородком в колени. Я теперь не слышу ни звука, но не придаю этому значения. Потом вижу, как кто-то входит в ее камеру — темноволосый молодой человек в элегантном черном пиджаке. Президент. Он наклоняется и заговаривает с ней, но я не могу разобрать слов. Когда он подходит ближе, Джун напрягается. Я чувствую, как кровь отливает от моего лица. Все голоса и шум вокруг меня словно смолкают. Президент берет Джун за подбородок и подтягивает ее лицо к себе. Он делает то, что, как я считал, позволено только мне. Меня вдруг сотрясает чувство утраты. Я отрываю взгляд от экрана, но и краем глаза вижу, что он целует ее. Целует, кажется, целую вечность.
Потеряв дар речи, я смотрю, как они наконец отстраняются друг от друга и Президент выходит из комнаты. Джун, съежившись, сидит на кровати. Что сейчас происходит в ее голове? Я больше не могу смотреть. Я уже собираюсь отвернуться и идти за Паскао — прочь от толпы зрителей, от экрана…
Но что-то привлекает мое внимание. Я смотрю на монитор. И тут я вижу, как Джун подносит два пальца ко лбу — наш условный знак.
В первом часу ночи Паскао, я и еще трое неуловимых наносим широкие черные полосы на глаза, затем облачаемся в темную форму, какую используют на передовой, и военные фуражки. Мы выходим из подземного укрытия Патриотов — я в первый раз с тех пор, как здесь появился. Время от времени встречаются пары военных, но чем дальше мы отходим от туннеля, перебравшись через железнодорожные пути, тем чаще натыкаемся на солдат. Небо по-прежнему затянуто тучами, и в тусклом свете уличных фонарей я вижу пелену дождя со снегом. Мостовая под ногами скользкая от влаги и ледяной крупы, застоялый воздух пахнет дымом и плесенью. Я поднимаю повыше жесткий воротничок, проглатываю голубую таблеточку Тесс и с ностальгией вспоминаю времена, когда мы с ней жили во влажных трущобах Лос-Анджелеса. Я трогаю пылевую бомбу во внутреннем кармане, постоянно проверяю, не попала ли на нее влага, а перед моим мысленным взором снова и снова возникает поцелуй Джун и Президента.
Знак, поданный Джун, предназначался мне. Какую часть плана она просит приостановить? Хочет ли она, чтобы я отказался от участия в операции Патриотов и бежал? Если я нарушу слово сейчас, что будет с ней? Ее жест мог означать тысячу вещей. Например, она решила остаться с Республикой. Я с негодованием отметаю эту мысль. Нет, она бы так не поступила. Даже если бы требовал сам Президент? Осталась бы она, если бы он захотел?
Я вспоминаю, что трансляция шла без звука. Все остальные изображения, что мы видели, передавались с четким звуком — Рейзор даже настаивал, чтобы звук был включен. Может, Патриоты убрали звук специально? Может, они что-то скрывают?
Паскао останавливает нас в темном проулке недалеко от станции.
— Поезд прибывает через пятнадцать минут, — говорит он, и из его рта вылетают облачка пара. — Бакстер, Айрис, вы двое идете со мной.
Девушка по имени Айрис (высокая и стройная, с глубоко посаженными и вечно стреляющими по сторонам глазами) улыбается, но Бакстер сердито смотрит на нее и сжимает челюсти. Я игнорирую его и стараюсь не думать о том, что он пытается вдолбить обо мне в голову Тесс. Паскао показывает на третьего неуловимого — миниатюрную девушку с медными косами, она постоянно поглядывает в мою сторону.
— Джордан, ты нам укажешь на нужный вагон.
Она отвечает Паскао поднятым вверх большим пальцем.
Паскао переводит взгляд на меня.
— Дэй, — шепчет он, — ты знаешь, что делать.
Я потуже натягиваю фуражку на голову:
— Понял, братишка.
Что бы ни имела в виду Джун, сейчас я не могу бросить Патриотов. Тесс все еще у них в бункере, и я понятия не имею, где находится Иден. Я ни в коем случае не подвергну их опасности.
— Ты, значит, займешь солдатиков. Заставь их себя ненавидеть.
— Это мой конек.
Я показываю на наклонные крыши и осыпающиеся стены вокруг нас. Для неуловимого такие крыши — гигантские горки, выровненные льдом. Я мысленно благодарю Тесс — голубая таблетка согревает меня изнутри, успокаивает, как чашка горячего бульона в холодный вечер.
— Ну что ж, устроим им развлекуху! — широко улыбается мне Паскао.
Смотрю на остальных — они идут сквозь завесу снежной крупы. Я ухожу глубже в тень и разглядываю здания. Все они старые, в щербинах, на которые можно опереться ногами. А словно для того, чтобы было еще веселее, стены соединены множеством ржавых металлических балок. У одних домов верхних этажей нет, и пустые коробки открыты ночному небу, у других — наклонные черепичные крыши. Несмотря на условия, я чувствую разгорающийся азарт. Эти здания — настоящий рай для неуловимого.
Я возвращаюсь на улицу, ведущую к станции. Впереди по крайней мере две группы солдат, может быть, по другую сторону здания есть еще, но они не видны. Стоят солдаты и вдоль путей — ждут поезда; винтовки держат наготове, черные полосы на глазах отливают влагой из-за дождя. Я прикасаюсь к собственному лицу — проверяю свою полоску, потом плотнее натягиваю на голову фуражку. Шоу начинается.
Отыскав надежную опору для ноги, я карабкаюсь по стене к крыше. Каждый раз, когда я нахожу подходящую выемку, моя голень врезается в металлический имплантат. Металл холодный как лед, даже через ткань. Несколько секунд спустя я усаживаюсь за разваливающейся дымоходной трубой на третьем этаже. Отсюда видно: как я и предполагал, по другую сторону станции дежурит еще одна группа солдат. Я пробираюсь к другому концу здания, а потом перепрыгиваю с дома на дом и наконец оказываюсь на вершине наклонной крыши. Теперь я так близко к военным, что вижу выражения их лиц. Засовываю руку в карман, убеждаюсь, что пылевая бомба почти не намокла, потом присаживаюсь и жду.
Проходит несколько минут.
Наконец я встаю, достаю бомбу и швыряю ее как можно дальше от станции.
Ба-бах! Ударившись о землю, снаряд взрывается гигантским облаком. Пыль мгновенно поднимается над всем кварталом и клубящимися волнами катится по улицам. Я слышу крики солдат близ станции — один вопит:
— Вон там! В трех домах отсюда!
Зачем констатировать очевидное, солдат? Группа военных отделяется от остальных и бежит туда, где пыльное одеяло накрывает улицы.
Я соскальзываю по наклонной крыше. Там и здесь подо мной обламывается черепица, отчего в воздух разлетаются ледяные брызги, но из-за крика и беготни внизу я даже не слышу себя. Скат скользкий, как влажное стекло. Я набираю скорость. Ледяной дождь все сильнее бьет по щекам. Край все ближе, я группируюсь и прыгаю. С земли меня, наверное, можно принять за призрака.
Мои ботинки опускаются на косую крышу здания, соседствующего со станцией. Внимание солдат, оставшихся там, все еще отвлечено пылевым облаком. Я делаю маленький прыжок у края этой второй крыши, потом хватаюсь за фонарь и соскальзываю вниз. Мое приземление сопровождает приглушенный хруст ледка на мостовой.
