— А как тебе тот факт, что Джун целуется с Президентом? Как? Ты собираешься хранить верность тому, кто тебе даже не принадлежит?
Джун, опять Джун. На какое-то мгновение я проникаюсь к ней ненавистью и спрашиваю себя, не было бы все гораздо лучше, если бы мы никогда не встретились?
— Дело не в Джун, — отвечаю я. — И потом, Джун играет роль, Тесс.
Я отстраняюсь от нее, теперь нас разделяет добрый фут.
— Я не готов к таким отношениям между нами. Ты — мой лучший друг, я не хочу вводить тебя в заблуждение, когда даже сам не понимаю толком, что делаю.
Тесс возмущенно вскидывает руки:
— На улице целуешься с первой попавшейся девчонкой. Но даже не…
— Ты не первая попавшаяся девчонка, — обрываю ее я. — Ты — Тесс.
Она сверкает на меня глазами и срывает разочарование на своей губе — прикусывает ее так, что выступает кровь.
— Я тебя не понимаю, Дэй. — Каждое ее слово бьет меня с размеренной силой. — Я тебя совсем не понимаю, но все равно буду тебе помогать. Неужели сам не видишь, как твоя драгоценная Джун изменила твою жизнь?
Я закрываю глаза, прижимаю руки к вискам:
— Прекрати.
— Ты думаешь, что влюбился в девчонку, которую месяц назад еще не знал, девчонку… виноватую в смерти твоей матери? В смерти Джона?
Ее слова эхом разносятся по подземной комнате.
— Черт побери, Тесс. Она не виновата…
— Не виновата? — презрительно фыркает Тесс. — Дэй, твою мать застрелили из-за Джун! А ты ведешь себя так, будто любишь ее! А я… я всегда тебе помогала… я с нашей первой встречи ни на день с тобой не расставалась. Ты думаешь, я маленькая? Мне все равно. Я ни слова не говорила про других девчонок, с которыми ты крутил шашни, но я не могу видеть, как ты выбираешь ту, что не принесла тебе ничего, кроме зла. Она хотя бы извинилась за то, что случилось? Чем она заслужила твое прощение? Да что с тобой такое?
Я молчу, и она прикасается к моей руке.
— Ты ее любишь? — говорит она уже спокойнее. — Она любит тебя?
Люблю ли я ее? Я сказал Джун об этом в ванной в Вегасе, и сказал искренне. Может быть, она никогда не чувствовала ко мне ничего подобного… может быть, я обманываю себя.
— Не знаю, ясно? — рявкаю я.
В моем голосе звучит злость, которой я на самом деле не испытываю.
Тесс дрожит. Теперь она кивает, снимает мешок со льдом с моего бока и застегивает на мне рубашку. Пропасть между нами становится шире. Я не знаю, окажусь ли когда-нибудь снова на ее стороне.
— У тебя ничего страшного, — говорит Тесс ровным тоном и отворачивается.
Она останавливается перед дверью и, не поворачиваясь ко мне, произносит:
— Верь мне, Дэй. Я это все говорю ради тебя. Джун разобьет твое сердце. Я уже это вижу. Она раздробит тебя на миллион осколков.
Джун
Зал судебных заседаний «Олан» в Пьерре. Около 09:00.
Температура снаружи 29 градусов по Фаренгейту
Дэй наконец-то прибыл, чтобы убить Андена, и у меня остается три часа, прежде чем Патриоты начнут действовать.
Накануне меня снова охраняла женщина, которая недавно передала послание от Патриотов. Я лежала на кровати без сна.
— Хорошая работа, — прошептала она мне на ухо. — Завтра Президент и его сенаторы даруют вам прощение, вас освободят в зале судебных заседаний «Олан». А теперь слушайте внимательно. После суда джип Президента будет сопровождать вас до самых казарм Пьерры. Патриоты затаятся на пути следования.
Женщина медлит — нет ли у меня вопросов. Но я только смотрю перед собой. Я понимаю, чего хотят от меня Патриоты. Так или иначе, они хотят, чтобы я попыталась разделить Андена с его охраной. Тогда Патриоты вытащат его из машины и застрелят, запишут убийство на камеру, а потом оповестят общество, используя взломанную сеть громкоговорителей на Капитолийской башне Денвера.
Я не говорю ни слова, надзирательница откашливается и продолжает скороговоркой:
— После взрыва на дороге сделайте так, чтобы Анден приказал своему конвою следовать другим путем. Нужно обязательно развести Президента и его охрану, скажите ему, чтоб доверился вам. Если вы правильно вели себе прежде, он послушается. — На лице охранницы мелькает улыбка. — Ваша задача отделить Андена от других джипов, остальное предоставьте нам.
Всю ночь я мучаюсь — уснуть толком не могу.
Пока меня сопровождают в здание главного суда, я поглядываю на крыши и проулки по другую сторону дороги: нет ли где Патриотов, не следит ли за мной пара ярко-голубых глаз. Дэй будет сегодня здесь вместе с мятежниками. Пальцы в черных перчатках мерзнут от холодного пота. Даже если он видел мой сигнал, понял ли, что я имела в виду? Понял ли он, что нужно отказаться от плана и спасаться бегством? Я направляюсь к величественному арочному входу, а попутно по привычке запоминаю названия улиц и здания — здесь находится главная военная база, там вдалеке возвышается госпиталь Пьерры. У меня ощущение, что Патриоты занимают места на позициях. Стоит тишина, но дома плотно набиты людьми, а улицы узки; по тротуарам шумно двигаются солдаты и гражданские (большинство последних бедняки, приписанные к войскам для их обслуживания). Некоторые солдаты в форме задерживают на нас взгляды. Я тщательно разглядываю их. Поблизости за нами должны наблюдать Патриоты. Даже внутри здания настолько холодно, что дыхание клубится паром, меня все время трясет. (Высота потолков не меньше двадцати футов, полы из полированного искусственного — судя по тому, как звучат наши шаги, — дерева. Оно имеет низкую теплопроводность, что способствует сохранению тепла зимой.)
— Как долго это продлится? — спрашиваю я охранницу, когда меня ведут к месту в передней части зала.
Мои сапожки (теплая непромокаемая кожа) гулко стучат по полу. Я дрожу, несмотря на двубортное пальто.
Охранница, к которой я обращаюсь, неловко кивает.
— Недолго, миз Айпэрис, — отвечает она подчеркнуто вежливо. — Президент и сенаторы заканчивают обсуждение. Вероятно, на все потребуется еще полчаса.
Вот уж забавно. Поскольку сегодня меня ожидает прощение самого Президента, надзиратели не знают, как себя со мной вести. Как с преступницей? Или льстить мне, словно я высокопоставленный агент столичной патрульной службы?
Ожидание тянется и тянется. У меня чуть кружится голова. После того как я утром сообщила о недомогании Андену, мне дали лекарство, но оно почти не помогло. В голове по-прежнему гудит, я с трудом веду в уме счет времени.
Наконец, когда я отсчитала двадцать шесть минут (плюс-минус три-четыре секунды), из дверей в дальнем конце зала появляется Анден в сопровождении толпы официальных лиц. Я вижу, что не все они довольны, некоторые сенаторы плетутся сзади с плотно сжатыми губами. Среди них я узнаю Камиона, который возражал Андену в поезде. Его седые волосы растрепаны. Другого сенатора, которого я помню, — она время от времени появлялась в заголовках — зовут О’Коннор, это обрюзгшая женщина с тусклыми рыжими волосами и лягушачьим ртом. Остальных я не знаю. Помимо сенаторов, Андена сопровождают два молодых журналиста, они идут по обе стороны от него. Один, опустив голову, с бешеной скоростью записывает на своем планшете слова Андена, а другой старается держать диктофон как можно ближе к Президенту.
