Не знаю почему, но Дэю всегда легко удается вызвать у меня чувство собственной неполноценности. Я пытаюсь делать вид, что ничуть не беспокоюсь.
— Тесс тебя простит.
Я пытаюсь говорить серьезным утешительным тоном, но слова на деле получаются пустыми и притворными. Под арестом я без сучка без задоринки прошла испытание на детекторе лжи, почему же мне так трудно уладить дело теперь?
Немного спустя он говорит более спокойным голосом:
— Что ты о нем думаешь? Честно.
— Я думаю, он настоящий, — отвечаю я и сама поражаюсь спокойствию собственного голоса, я рада сменить тему. — Он честолюбивый и сердобольный, а потому немного непрактичный. И он явно не жестокий диктатор, хотя Патриоты и утверждают, что он таким станет. Он молод, и ему нужна поддержка граждан Республики. И еще ему нужна помощь — без нее перемены вряд ли возможны.
— Джун, нам едва удалось сбежать от Патриотов. Ты предлагаешь помогать Андену после того, что мы уже для него сделали, и дальше рисковать жизнью ради окаянного богача, которого едва знаешь?
Злость в его глазах пугает меня, мне кажется, что он и меня хочет оскорбить.
— При чем тут классовые различия? — Теперь и я чувствую раздражение. — Ты и в самом деле хочешь сказать, что будешь рад видеть его мертвым?
— Да. Я буду рад видеть Андена мертвым, — говорит Дэй сквозь зубы. — И все его правительство, если это поможет вернуть мою семью.
— Это не похоже на тебя. Смерть Андена ничего не исправит. — Как мне убедить его? — Так можно всех без разбору занести в категорию врагов. Не все служащие Республике негодяи. Что ты скажешь про меня? Или про моего брата и родителей? В правительстве есть хорошие люди, и именно они смогут инициировать перемены в стране.
— Как ты можешь защищать правительство после того, что они с тобой сделали? Как ты можешь не желать краха Республики?
— Да не нужен мне никакой крах, — сердито восклицаю я. — Я хочу увидеть, как она меняется к лучшему. В дни становления у Республики были резоны взять население под жесткий контроль…
— Опа. Ну-ка постой.
Дэй поднимает руки. Его глаза горят бешенством, какого я еще не видела.
— Ну-ка повтори! Давай! У Республики в дни становления были резоны? Ты оправдываешь действия Республики?
— Ты не знаешь истории образования Республики. Анден поведал мне, как страна родилась из анархии и еще как именно люди…
— Так ты теперь веришь всему, что он говорит? Ты хочешь сказать, это люди виноваты, что Республика стала такой? — орет Дэй. — Мы сами виноваты, что живем такой сучьей жизнью? И у правительства, мучающего бедняков, есть оправдание?
— Нет, я хочу сказать, что оправдание…
Почему-то в моих устах история уже не столь убедительна.
— И теперь ты считаешь, что Анден с его полоумными идеями сможет все исправить? Что такой вот богатей спасет всех нас?
— Прекрати его так называть! Все можно изменить не его деньгами, а его идеями. Деньги ничего не решают, когда…
Дэй тычет в меня пальцем:
— Не смей больше говорить при мне таких слов. Деньги решают все.
Щеки мои вспыхивают.
— Нет, не решают.
— Ты не знаешь, потому что у тебя всегда они были.
Я морщусь. Мне отчаянно хочется объяснить: я имела в виду вовсе не это. Не деньги сформировали меня, или Андена, или кого-то еще. Почему так сложно это ему объяснить? Почему Дэй — единственный человек, которому я не умею убедительно возражать?
— Дэй, прошу тебя…
Он вскакивает со стула:
— Знаешь, может быть, Тесс была и права, говоря о тебе.
— Что? — спрашиваю я. — Что Тесс про меня сказала?
— Может, ты и изменилась за последние несколько недель, но все же в глубине души ты осталась солдатом Республики. До мозга костей. Ты по-прежнему предана убийцам. Ты забыла, как умерли моя мать и мой брат? Забыла, кто расправился с твоей семьей?
Теперь и во мне вспыхивает ярость. Почему он отказывается посмотреть на мир с моей точки зрения? Я спрыгиваю с высокого стула.
— Я никогда ничего не забываю! — кричу я. — Я здесь ради тебя! Ради тебя я отказалась от всего! Как ты смеешь вмешивать в это мою семью?!
— Ты же вмешала в это мою семью! В это во все. Ты и твоя любимая Республика! — Дэй разводит руками. — Как ты смеешь их защищать, как ты смеешь убеждать саму себя, что им есть оправдание? Хотя тебе легко говорить, ты ведь всю жизнь прожила во дворце! Куда как труднее было бы их оправдывать, если бы ты скиталась по улицам и питалась из помойки!
Мне так обидно и я так злюсь, что с трудом перевожу дыхание.
— Это несправедливо, Дэй. Я не выбирала родителей. И никогда не хотела навредить твоей семье…
— Не хотела?
Я чувствую, как дрожу и распадаюсь на части под его взглядом.
— А кто привел солдат к моему дому? Они погибли из-за тебя!
Дэй отворачивается и выбегает из кухни. Я остаюсь одна в неожиданно наступившей тишине и теперь не знаю, что делать дальше. Комок в горле грозит задушить меня. Перед глазами туман выступивших слез.
Дэй считает, что я слепо предана Президенту, он не хочет мыслить логически. Не хочет понять, что я не могу быть на его стороне и одновременно служить государству. А может быть, я все еще служу ему? Может быть, я в полиграфкабинете сказала правду? Ревную ли я к Тесс? Завидую ли ей потому, что она лучше меня?
Меня вдруг пронзает мысль, мучительная, почти невыносимая. Как бы ни разозлили меня слова Дэя, он прав. Не могу отрицать. Из-за меня Дэй потерял все, что было для него важно.
Дэй
Не стоило кричать на нее. Ужасный поступок, сам прекрасно понимаю.
Но вместо того, чтобы извиниться, я снова проверяю все комнаты. Руки все еще подрагивают, мозг борется с притоком адреналина. Я их произнес — слова, которые вызревали в моей голове несколько недель. Что сказано, того назад не возьмешь. Ну и что теперь? Я рад, что она знает. Она должна знать. А эта ее фраза, будто деньги ничего не решают, — сорвалась с языка естественно, словно выдох. В голове роятся воспоминания о каждом дне, когда нам чего-то не хватало, обо всем, что было бы лучше, водись у нас деньги. Как-то раз выдалась особенно плохая неделя, и в один из дней я вернулся домой из школы раньше. Четырехлетний Иден рыскал в холодильнике. Он подпрыгнул, когда услышал меня. В его руках я увидел банку из-под говяжьей тушенки. Утром в ней еще была половина — драгоценные остатки мама аккуратно завернула в фольгу и оставила для следующего ужина. Заметив, что я смотрю на пустую банку в его руках, Иден уронил ее на пол и расплакался.
— Пожалуйста, не говори маме, — взмолился он.
