— Наверное, новенькие, — добавляет она для себя, выстукивая что-то на своем планшете. — Значит, вы далеко от того места, где должны быть. Не знаю, сориентировались ли вы уже, но «Медитек» порядочно с вас вычтет, если опоздаете. — Она фальшиво улыбается и заводит свою песню: — Я представляю корпорацию «Клауд». Зайдите на Центральную площадь Трибьюна — купите хлебную продукцию из нашей новейшей линейки!
Женщина сердито поджимает губы и спешит прочь. Я вижу, как она останавливается перед другим человеком на улице и разыгрывает такое же представление.
Мы идем дальше на нетвердых ногах.
— Что-то с этим городом не так, — шепчу я.
Дэй крепко поддерживает меня.
— Поэтому я и не спросил у нее, где ближайший госпиталь, — отвечает он. — Держись. Что-нибудь придумаем.
Я пытаюсь ответить, но теперь почти не вижу, куда мы идем. Накатывает новая волна головокружения. Дэй что-то говорит, но я не понимаю ни слова — его голос доносится словно из-под воды.
— Что ты сказал?
Перед глазами все кружится. Колени подгибаются.
— Я сказал, может, нам… остановить кого… госпиталь…
Я падаю, машинально группируясь, откуда-то сверху на меня смотрят прекрасные глаза Дэя. Он кладет руки мне на плечи, но кажется, будто он за сто миллионов миль от меня. Я пытаюсь заговорить, но рот будто песком набит. Я погружаюсь в темноту.
Вспышка золотого и серого. У меня на лбу чья-то холодная рука. Я хочу дотронуться до нее, но стоит моим пальцам коснуться кожи, как рука исчезает. Дрожь не унимается — здесь невыносимый холод.
Мне наконец удается открыть глаза: я лежу на простой белой кушетке, моя голова покоится на коленях Дэя, который одной рукой обнимает меня за талию. Миг спустя я понимаю, что он смотрит на кого-то: в комнате еще три человека — они стоят перед нами. (На них прифронтовая форма солдат Колоний: усаженные золотыми пуговицами бушлаты с эполетами, золотыми и белыми кантами вдоль пол и характерный золотой сокол на обоих рукавах.) Я трясу головой. Довольно типичное психическое расстройство. Мозги работают медленно.
— …По туннелям, — говорит Дэй.
Потолочные лампы ослепляют меня. Я их замечаю только теперь.
— И давно вы в Колониях? — спрашивает один из троих.
Говорит он со странным акцентом. У него светлые усы и при таком освещении болезненный цвет лица.
— Ты лучше говори правду, парень. «Дескон» не любит врунов.
— Мы пришли сегодня вечером, — отвечает Дэй.
— А откуда вы пришли? Вы работаете на Патриотов?
Даже сквозь туман в голове я понимаю, сколь опасен этот вопрос. Они не обрадуются, если узнают, что именно мы расстроили их план убить Президента. Возможно, они даже еще не знают, что случилось. Рейзор говорил, что они лишь изредка отчитываются перед Колониями.
Дэй тоже понимает, что вопрос опасный, и избегает ответа.
— Мы пришли одни. — Он делает паузу, а потом я слышу в его голосе нетерпеливую нотку: — Прошу вас, у нее жар. Отвезите нас в госпиталь, и я расскажу все, что захотите. Я проделал столь долгий путь не для того, чтобы увидеть, как она умирает в полицейском участке.
— Госпиталь тебе будет стоить немалых денег, сынок, — отвечает человек.
Дэй шарит по моим карманам и находит пачку банкнот.
— У нас четыре тысячи республиканских…
— Мальчик, — обрывает его полицейский со смешком. — На четыре тысячи республиканских бумажек ты не купишь и тарелку супа. И потом, вы оба будете сидеть здесь, пока не появится коммандер. Потом вас отправят в лагерь для военнопленных на стандартный допрос.
Лагерь для военнопленных. Почему-то это пробуждает во мне воспоминание: как-то раз, больше года назад, Метиас взял меня на операцию. Мы преследовали военнопленного из Колоний по штатам Республики и убили его в Йеллоустоун-Сити. Помню кровь на земле, пропитанный кровью бушлат солдата. Меня охватывает паника, я протягиваю руку и вцепляюсь в воротник Дэя. Остальные в комнате испуганно вскрикивают, и я слышу клацанье затворов.
Дэй крепко обнимает меня в попытке защитить.
— Тише-тише, — шепчет он.
— Как зовут девушку?
Дэй снова смотрит на них.
— Сара, — лжет он. — Чем она может быть опасна? Она больна.
Они говорят что-то, Дэй злится, но мой мир снова превращается в хаос цвета, и я погружаюсь в бессознательный бред. Слышу громкие голоса, скрип тяжелой двери, а потом долгое время — ничего. Иногда мне кажется, будто я вижу Метиаса, он стоит в углу комнаты, смотрит на меня. Порой вместо него появляется Томас, и я не понимаю, что чувствую — злость или скорбь. Иногда я ощущаю руки Дэя на моих. Он просит меня успокоиться, говорит, что все будет хорошо. Потом все видения исчезают.
Проходит, кажется, несколько часов, и я снова различаю обрывки разговора:
— …из Республики?
— Да.
— Вы — Дэй?
— Да, я Дэй.
Шаркают ноги, слышатся недоверчивые восклицания.
— Да нет же, я его узнаю, — повторяет кто-то. — Узнаю, узнаю. Это он.
Снова шаркают ноги. Потом Дэй поднимается, и я падаю на холодную кушетку. Они уводят его куда-то. Уводят от меня.
Я хочу зацепиться за эту мысль, но лихорадка снова берет верх, и я проваливаюсь в черноту.
Я в квартире Рубинового сектора, моя голова на подушке, влажная, в поту, на мне легкое одеяло, я купаюсь в золотых лучах предвечернего солнца, проникающих через окна. Олли спит рядом, его огромные щенячьи лапы лениво покоятся на холодной мраморной плитке. Я понимаю: это невозможно, потому что мне почти шестнадцать, а значит Олли должно быть девять. Наверное, я сплю.
Влажное полотенце прикасается к моему лбу — я поднимаю взгляд и вижу Метиаса, он сидит рядом, осторожно кладет полотенце мне на лоб, чтобы вода не попала в глаза.
— Привет, Джучок, — улыбается он.
— Тебе никуда не надо? — шепчу я.
В животе тянущее чувство тревоги: Метиас не должен быть здесь. Мне кажется, он куда-то опаздывает.
Но брат отрицательно качает головой, отчего несколько прядей темных полос падают ему на лицо. В его глазах отражается солнце, они горят золотом.
— Я же не могу оставить тебя здесь одну.
Он смеется, и от этого я наполняюсь счастьем так, что, кажется, сейчас лопну.
— Посмотри правде в лицо: ты без меня беспомощна, как щенок. А теперь ешь суп. И меня не волнует, что он, на твой вкус, отвратителен.
Я отхлебываю из ложки. Ух ты, меня даже почти не тошнит.
— Ты останешься со мной?
Метиас наклоняется и целует меня в голову:
— Навсегда и до конца времен, малышка, пока тебя не начнет мутить от одного моего вида.
