Толпа скандирует мое имя: «Дэй! Дэй! Дэй!» — я не верю своим ушам. Они рады меня видеть, и их голоса разносятся по всем домам, по всем улицам. Я застываю со своим самодельным мегафоном в руке, не в силах оторвать взгляд от толпы. Подношу громкоговоритель к губам.
— Граждане Республики! — кричу я. — Вы слышите меня?
Мои слова несутся из всех громкоговорителей на площади и, насколько мне известно, из всех громкоговорителей страны. Это пугает меня. Люди внизу испускают приветственный вопль, от которого содрогается земля. Солдаты, вероятно, получили срочный приказ от кого-то в Конгрессе, потому что некоторые из них поднимают винтовки. Пуля ударяет в стекло, взрываясь искрой. Я стою неподвижно.
Президент жестом отдает приказ своей охране, они, все как один, прикладывают ладони к виску и что-то говорят в микрофоны. Может, он приказывает им обеспечить мою безопасность? Заставляю себя в это верить.
— Я бы на вашем месте не стал этого делать! — кричу я тому, кто выпустил в меня пулю.
«Не волнуйся», — уговариваю я себя.
Приветственные крики толпы переходят в рев.
— Конгресс, вы ведь не хотите восстания?
«Дэй! Дэй! Дэй!»
— Конгресс, сегодня я ставлю вам ультиматум. — Перевожу глаза на ближайший экран. — Вы арестовали нескольких Патриотов за преступление, в котором виновны сами. Освободите их. Всех до одного. Если вы проигнорируете мои требования, я призову народ Республики к действию, и вы получите революцию. Но, вероятно, совсем не ту, на которую рассчитывали.
Из толпы доносятся одобрительные крики. Скандирование достигает истерических нот.
— Граждане Республики. Послушайте меня. Сегодня я ставлю ультиматум всем вам.
Люди воодушевленно вопят, пока не понимают, что я замолчал. Они тоже стихают. Я подношу громкоговоритель ближе ко рту.
— Меня зовут Дэй. — Мой голос заполняет пространство. — Я боролся со всеми несправедливостями, против которых вы сегодня подняли свой голос. Я страдал от того же, от чего страдали и вы. Как и вы, я видел смерть друзей и близких от рук солдат Республики.
Гоню воспоминания, которые могут меня отвлечь, и приказываю себе: «Продолжай!»
— Я голодал, меня избивали, унижали. Меня мучили, оскорбляли, подавляли. Я жил вместе с вами в трущобах. Я рисковал ради вас жизнью. А вы рисковали жизнью ради меня. Мы рисковали жизнью ради нашей страны — не той страны, в которой живем сейчас, а той, в которой надеемся жить. Все вы вместе и каждый в отдельности — герои.
Несмотря на то что одни солдаты внизу скручивают и уводят протестантов, пока другие безуспешно пытаются отключить перемонтированные громкоговорители, ответом мне — многоголосый хор. Я понимаю, что Конгресс в панике. Они, как и всегда, боятся меня, и потому я говорю — рассказываю людям о том, что случилось с моей матерью и братом, о том, что случилось с Джун. Рассказываю о Патриотах, о попытке Сената убить Андена. Надеюсь, Рейзор слышит все это и кипит от бешенства. На протяжении всей речи толпа внимательно слушает меня.
— Вы мне верите? — кричу я.
Люди в один голос отвечают: «Да!» Море бунтарей и их оглушительный рев просто ошеломляют. Если бы мама была жива, если бы Джон и папа были здесь, улыбались бы они мне сейчас? Я делаю глубокий прерывистый вдох. «Заканчивай то, ради чего пришел сюда». Я смотрю на толпу, на молодого Президента. Собираюсь с силами. А потом произношу слова, о каких раньше и помыслить не мог:
— Граждане Республики, посмотрите на нашего врага. Наш враг — образ жизни Республики, законы и традиции, которые угнетают нас, правительство, которое вывело нас на площадь. Покойный Президент. Конгресс. — Я поднимаю руку и указываю на Андена. — Но новый Президент не враг вам!
Люди внизу затихают. Их глаза будто навечно прикованы ко мне.
— Вы думаете, Конгресс хочет положить конец Испытаниям? Или помочь вашим семьям? Наглая ложь.
Потом я показываю на Андена, впервые заставляя себя поверить в него:
— Новый Президент молод и честолюбив. И он не похож на отца. Он хочет сражаться за вас так же, как сражаюсь за вас я, но сначала нужно дать ему такую возможность. И если вы всей своей мощью поддержите его, возвысите его, он, в свою очередь, возвысит нас. Он изменит нашу жизнь, но это невозможно сделать сразу. Он способен построить страну, о которой мы все мечтаем. Я пришел сюда ради вас… и ради него. Вы верите мне? — Я почти кричу: — Граждане Республики, вы мне верите?
Молчание. Потом несколько человек начинают скандировать мое имя. Постепенно к ним присоединяются все новые голоса. Люди поднимают на меня глаза, воздевают руки, сжатые в кулаки, их вопли не смолкают, я чувствую перемену настроения.
— Тогда отдайте ваш голос Президенту, как это делаю я, и он отплатит вам сторицей!
Рев одобрения оглушает, в нем тонет всё и вся. Молодой Президент смотрит на меня, и я наконец понимаю, что Джун права. Я не хочу падения Республики. Я хочу перемен.
Джун
Прошло два дня. Или, если точнее, пятьдесят два часа и восемь минут с того времени, как Дэй поднялся на балкон Капитолийской башни и объявил о поддержке Президента. Стоит закрыть глаза, и я вижу его там: волосы светятся, как маяк в ночи, его сильные слова четко разносятся по городу и стране. Едва я засыпаю, как чувствую ожог прощального поцелуя на губах, снова вижу в его глазах огонь и страх. В тот день Дэя слышала вся Республика. Он наделил властью Андена, и Анден покорил страну. Всего за одну минуту.
Я второй день лежу в госпитале на окраинах Денвера. Второй день Дэя нет рядом. В палате неподалеку от моей Дэй проходит курс диагностики, имеющий целью проверить его здоровье и убедиться, что Колонии не имплантировали устройства слежения ему в голову. Он вот-вот встретится с братом. Приходит доктор проверить, как продвигается мое выздоровление, мы беседуем в далеко не приватной обстановке. Какая тут приватность — в каждом углу на потолке камеры наблюдения, мое изображение в прямом эфире транслируют на экраны. Республика опасается дать обществу даже малейший повод усомниться в том, что за мной и Дэем обеспечен надлежащий уход.
Монитор на стене показывает, что происходит в палате Дэя. Только на таких условиях я согласилась на несколько дней расстаться с Дэем. Мне все время хочется говорить с ним. И обычно, как только мне заканчивают делать рентгенограмму, снимают датчики, я беру микрофон.
— Доброе утро, миз Айпэрис, — говорит доктор, пока медсестра фиксирует на мне шесть датчиков.
Я бормочу в ответ приветствия, не отрывая взгляда от монитора, на котором Дэй беседует со своим врачом. Руки у него сложены на груди, поза вызывающая, выражение лица скептическое. Время от времени он переводит взгляд на какую-то невидимую мне точку на стене. Может быть, он смотрит на монитор, который показывает меня.
Доктор понимает, к чему приковано мое внимание, и устало отвечает на вопрос, прежде чем я успеваю его задать:
