На завтрак дают сладкую кашу. Каждый день она разная: манная, геркулесовая, гречневая, пшённая. К ней иногда прилагается кусок докторской колбасы или резинового сыра. На обед всегда суп (каждый день разный, но всегда с картошкой), на второе – чаще всего – котлета из неизвестного мяса, картошка или макароны, иногда – тёртая свекла. Два раза в неделю подают рыбу. Порции маленькие, посуда железная, из приборов только ложка.
В мой первый ужин в столовой санитарка неожиданно дала право выбора:
– Рыбу или котлету?
– Котлету, пожалуйста, – я терпеть не могу рыбу.
Но мне пришлось усомниться в своём выборе, когда я увидела, как котлеты из огромной кастрюли санитарка достаёт руками без перчаток. Этими же руками она вытирает грязной тряпкой столы, моет пол. Взяв тарелку, я продвинулась в глубь столовой, выискивая по маленьким табличкам на столах, к какому месту я приписана. Усевшись, я с трудом пересилила своё отвращение и отважно отправила кусок котлеты в рот. И каково же было моё удивление, когда я поняла, что котлета была из… рыбы. Вот тебе и свобода выбора.
На следующий день мне на тарелку снова положили котлету. Побоявшись вчерашнего опыта, я поинтересовалась, из чего она. Очень уж невнятного вида был этот комочек телесного цвета.
– Из хлеба, девочки, из хлеба! Кушайте, у нас все котлеты из хлеба, – бодро ответила санитарка.
Однажды на обед дали что-то настолько отталкивающее, что мало кто из пациентов отважился хотя бы попробовать. Переваренные кучки разноцветного месива остались лежать нетронутыми на тарелке. Одна из кучек напоминала пожёванную перловку, другая – выплюнутую свеклу, третья – протёртую котлету. Видимо, кто-то уже пожевал это за пациентов, чтобы те не смогли подавиться и убить себя.
По мере возможностей пациенты старались есть еду, которую им привозили из дома или которую удавалось купить в магазине неподалёку, когда отпускали погулять. Список запрещённых продуктов был велик. Яйца, паштеты, заливные блюда, грибы, пельмени; кулинарная продукция с рыбой и мясом; кондитерские изделия с заварным кремом; бутерброды с колбасой и рыбой; кофе, чипсы, квас, газированные напитки; скоропортящиеся продукты (молоко, кефир, творог, сыр) без заводской упаковки; блюда домашнего приготовления, фастфуд. Скоропортящиеся продукты со вскрытой упаковкой следовало употребить в течение 12 часов, после чего санитарка имела право отправить эту еду в утиль или присвоить себе. Так что если на ужин ты открыл пачку сыра, велика вероятность, что на завтрак ты его уже не найдёшь. Почти каждую ночь санитарки устраивали рейдерские захваты продуктов. За тем, что ты проносишь в сумках в отделение, не особо следили, и мы часто баловали себя «запрещёнкой». Но зачастую, открыв свой пакет в холодильнике, мы могли недосчитаться доброй половины продуктов. Санитарки тщательно проверяли каждую полку и забирали себе всё из списка недозволенного, чтобы побыстрее съесть. Бороться с этим было невозможно. Написано же в правилах – не приносить. Вот и пеняйте на себя. Так мы, не желая того, каждый день устраивали пир персоналу.
Но если колбаской или пирожными удавалось насладиться хотя бы изредка, то выпить чаю чаще одного раза в день было решительно невозможно. Кофе также отсутствовал. У нас не было доступа к чайнику, кипятильники, естественно, находились под запретом, кулера не было и в помине. Многие не могли начать день без привычного ритуала с кофе, почти все привыкли по вечерам и в перерывах между приёмами пищи пить чай. Горячих напитков в любое время очень не хватало, и некоторые пациенты выкручивались, как могли. Растворимый кофе в пакетиках рассыпался по пластиковым стаканчикам и заливался водой из-под крана. Водой, которую и горячей-то назвать получалось с трудом. Эту бурду, как и еле тёплый чай с белёсыми разводами, пили тайком от санитарок, которые добросовестно следили, как бы мы не увлеклись чифирём.
Когда меня перевели из первой палаты, я лишилась не только завтрака в номер, но и мало-мальски личного туалета. Если раньше его приходилось делить на восьмерых, то теперь это число возросло до 40 людей, а кабинка прибавилась лишь одна. Туалеты по очереди засорялись то окурками, то плодами стараний больных анорексией, которые стремились спрятать свою еду поглубже в унитаз.
Первое время в психушке меня мучил запор, с переводом в третью палату началась диарея, что было крайне некстати, учитывая отсутствие туалета в палате. Курилка, как вы помните, находилась в предбаннике туалета, и приходилось по 10 раз на дню стоять в облаке дыма и переминаться с ноги на ногу в ожидании своей очереди. С желудком проблемы были почти у всех, и стоять иногда приходилось подолгу. В кабинках бумаги не было, следовало брать с собой свою. Многие пациенты стеснялись выходить из палат с рулоном туалетной бумаги в руке и ходили по отделению с оттопыренными карманами, набитыми оторванными кусками бумаги. Вместо дверей в кабинках были открывающиеся в обе стороны створки, норовившие показать тебя всему честному люду в самый ответственный момент. Стоит ли говорить про слышимость и уединение. Побыть одному в туалете удавалось лишь ранним утром.
В курилке я проводила много времени, и было любопытно наблюдать, как менялась реакция пациентов на конфузные звуки, доносившиеся из кабинок. Молоденькие девчушки хихикали, те, что постарше – краснели. Те, кто уже испытал на себе первые дни запора в психушке, иногда кашляли или повышали тон разговора. Те, кто только начинал привыкать к местному колориту, таращили глаза и всем своим видом делали вид, что ничего не замечают. А те, кто уже успел пройти через все стадии, и правда ни на что не обращали внимания.
Единственное, что могло выбить из колеи даже бывалых больных, – это психи с телефонами. Находясь в замкнутом пространстве с посторонними людьми 24 на 7, со временем узнаёшь все, даже самые их интимные привычки. Видимо, тот факт, что у острых больных поначалу отбирают телефоны, ранит их настолько, что потом они с девайсами не расстаются. Вообще. Нигде. Была отдельная группа больных, которые не стремились ни с кем подружиться или хотя бы найти себе компанию на вечер, а предпочитали болтать по телефону сутки напролёт. Такие пациенты не прекращали свои телефонные разговоры, даже справляя нужду, что поистине шокировало всех остальных. И это были не единичные случаи. Таких людей набиралось с десяток.
Чем больше я ходила в курилку, тем больше и лучше узнавала пациентов. Постепенно я сблизилась с четырьмя девочками примерно моего возраста. Мы много времени проводили вместе, ходили за компанию курить и выдумывали себе разнообразные развлечения.
Однажды мы нашли плюс общего туалета. Это единственное место, куда можно было сбежать из своей палаты во время тихого часа. Лиза, Даша, Инна, Дарина и я придумали игру «Мнимая очередь». В идеале в ней должно участвовать от пяти человек, но сработает и вчетвером. В середине тихого часа, каждый – из своей палаты, мы выходили в коридор с каменными лицами, держа в руках по рулону туалетной бумаги, и медленно направлялись в сторону туалета, успев по дороге шёпотом перекинуться друг с другом словечком или просто похихикать. Стоять в очереди в курилке было опасно, санитарка могла подумать, что ты там присел с сигаретой, и наорать на тебя за несоблюдение режима. Поэтому мы в рядок высаживались на диване в коридоре и ждали. Все кабинки могли быть свободны, нашей целью было не попасть туда, а переброситься парой слов или хотя бы молча побыть всем вместе. Когда санитарки начинали подозревать неладное, ближайший к двери шёл в кабинку и по возвращении незаметно менялся с кем-нибудь местами. Работало безотказно. Эта игра не только изрядно нас веселила, но и дарила нам ощущение какой-то безусловной общности. Обратно мы шли поодиночке, но с глупыми улыбками до ушей от удавшейся шалости. В такие моменты санитарки понимали, что упустили что-то, но причину не улавливали и кричали на одного из нас для профилактики:
