Я вполне мог представить, какого шуму в мое отсутствие наделает Наузад вдалеке отсюда, в собачьей гостинице. Я пару раз уже оставлял его в умелых руках тамошнего персонала и он вполне туда вписался. Девушки из гостиницы по некоторым причинам велись на него; он, когда хотел, умел быть обаяшкой. Но я сомневаюсь, что он вызывал у всех такой же восторг и внимание во время своего пребывания здесь.
День шел своим чередом. Еще так много нужно было сделать! Я потратил добрых полчаса, убирая дерьмо из собачьих вольер и припоминая деньки на базе в Наузаде. Там мы сжигали эту хрень, но Хусейн пользовался более милым способом утилизации. Он загружал дерьмо в тачку для мусора и выкатывал ее прочь, чтобы выбросить содержимое в одну из многочисленных мусорных куч, высящихся на обочинах большинства местных дорог.
Вместе мы скребли и мыли деревянные будки, не особо пригодные для поддержания чистоты, так как микробы способны легко въедаться в дерево и передаваться оттуда очередному псу. Но выбирать не приходилось: эти будки были сработаны кустарно, а доставить в Афганистан приличные металлические боксы — задание не из легких.
Пользуясь языком жестов, я показал Хусейну, как пользоваться игрушками для собак, которые я привез с собой. Маленькие, неломающиеся резиновые шишки с дырочками, чтобы вкладывать в них собачий корм. Я взял немного вареного риса и набил им игрушку, использовав для трамбовки свой палец.
Конговские игрушки способны часами занимать внимание гиперактивных собак, в течение которых те пытаются вылизать или высосать заложенный внутрь корм, и я надеялся, что эти штучки помогут собакам сохранять спокойствие в долгие зимние ночи.
Когда день дотащился до полудня, я наконец остановился и присел около наглухо огражденной вольеры у стены комплекса.
У меня не было времени поприветствовать ее обитателя во время поспешного тура, устроенного вчера во время первого визита в приют. Глядя через деревянный барьер, я видел дрожащего серо-белого пса с вислыми ушами по обе стороны головы, который смотрел на меня в ответ.
— Привет, дружище, — сказал я мягко, когда он подковылял ко мне. Он явно находился в бедственном состоянии. Его глаза закисли и покраснели, а из носа постоянно капали зеленые выделения. Я беспомощно наблюдал, как он безуспешно пытается напиться из миски с водой. Сколько бы он ни старался, он так и не смог проглотить ни капли.
— Прости, дружище, но я ничего не могу тут поделать, — огорченно промолвил я. Я не ветеринар и, в самом деле, не знаю даже азов о болезнях животных. Я чувствовал себя дилетантом.
— Черт, — выругался я вслух. Я сидел у вольеры и спокойно говорил с псом, пока он, медленно и болезненно, ковылял обратно в тепло деревянной будки.
Это было так досадно. Мне отчаянно хотелось сделать что-нибудь для таких псов, как этот. Но все, что я мог, это сидеть и смотреть.
Я встал и пошел туда, где безымянный щенок, с которым я носился утром прибытия, свернулся у моего рюкзака, прислоненного к стенке.
Мне нужно было немного позитива, и щенок, возбужденно виляющий хвостом, дал мне его.
«Безымянный», как по мне, звучало неплохо. Я подхватил щенка и стал его теребить, в то время как он пытался вылизать мое лицо дочиста.
Хоть меня и огорчило, что я не смогу повидаться с Кошаном, оставалось много такого, чего я мог сделать за время пребывания в Афганистане. Я намеревался продолжить помогать персоналу в его работе и в то же время прочувствовать, каково это — действовать под вынужденным запретом открыто объявлять о нашем существовании местным людям, живущим по соседству.
Было бы также хорошо поближе узнать Хусейна. Меня порадовали связи, которые морпехи наладили с афганской полицией во время моей службы в Наузаде, и мне было бы очень приятно, если бы однажды я смог назвать Хусейна другом.
Вдобавок к этому, несколько афганских и прочих неправительственных организаций любезно предложили мне встретиться и обменятся информацией и соображениями о том, как лучше развивать дальше деятельность фонда «Собаки Наузада». Некоторые из них годами работали в Афганистане и сопредельных странах; они могли оказаться полезными для того, чтобы составить цельную картину методов, котрые работали, или, выражаясь точнее, не работали внутри страны.
Пребывание в Афганистане в качестве гражданского, а не военного, определенно открыло мне глаза на некоторые тонкости здешней жизни. Я быстро понял, что раньше несколько ограниченно понимал афганский мир вокруг меня: я рассматривал его через прицел автомата или глазами съемочной группы Би-би-си.
Я понимал, что будет тяжело убедить многих местных помочь мне в реализации моих планов насчет контроля за популяцией беспризорных собак, пока я не смогу успешно разъяснить, какие блага это принесет народу Афганистана. Теперь, когда я больше не органичен стенами военной базы и не ношу форму, я, возможно, открыт для общения и бесед с местными, но уже вижу, как трудно они здесь живут. Недостаток необходимого пропитания и хорошо оплачиваемой работы в паре с полным упадком общественной безопасности — вот бремя, которе они несут ежедневно.
Также полезно было бы изучить, как влияет на страну ее этническое разнообразие. Налаживая работу фонда, мы получили так много противоречивых сообщений о культурных различиях, с которыми нам придется столкнуться, что я не знал, кому верить. Как объяснил мне представитель одной общественной организации, в Афганистане нет ведущей политической партии, хотя, возможно, пуштуны, благодаря их весьма прибыльному промыслу опийного мака на южных территориях и преимущественной роли в формировании Талибана, были властной силой на протяжении кровавой истории Афганистана.
Большинство в оппозиции составляет отчужденный хазарейский народ, хотя узбеки, таджики, туркмены и киргизы плюс много более мелких групп также создают богатую палитру, которой является афганское общество. Неудивительно, что современное афганское правительство сталкивается с административными трудностями в отдаленных регионах — при таком-то количестве различных племенных и культурных групп.
Отличным источником для моего изучения исламской культуры и религии стал Интернет. Я потратил многие часы, пытаясь целиком понять их образ жизни, так как я хотел убедить их, что деятельность фонда никого не оскорбляет и ничего не нарушает и мы всего лишь пытаемся изменить их мир к лучшему.
В конечном счете, мы надеялись распространить элементарную защиту животных по всей стране, но нам хотелось найти верный подход к каждому региону при помощи хорошего знания о традициях и верованиях, к которым мы, несмотря наше стремление их превозмочь, относились бы с уважением.
Конечно же, никакие исследования не заставили бы меня переменить мнение насчет некоторых вещей. Я уж точно не из тех, кто высказывается об исламе наилучшим образом. Религия, в любой ее форме, не для меня: просто в мире слишком много смертей и разрушений для того, чтобы думать о какой-либо высшей силе, хранящей нас всех. Насколько я могу видеть, много хороших людей умирает по недобрым причинам и, чем тратить свое время на просиживание в церкви или мечети за молитвой о том, чтобы какое-то высшее благо позволило мне сделать мир лучше, я бы нашел время для того, чтобы поднять свою задницу и сделать что-нибудь для этого самостоятельно.
