После падения Малаги Виальба не остался у фашистов (хотя в неразберихе того периода ему ничего не стоило это сделать), а отступил вместе с республиканцами. Впоследствии он был арестован за сдачу города и должен был предстать перед военным судом. Дальнейшая судьба его мне неизвестна.
Занимая большую должность в армии Республики, Виальба не только отказался от причитающегося ему денежного содержания в пользу сирот гражданской войны, но еще и содержал за свой личный счет 10 человек охраны, зачастую принимавшей участие и в боевых операциях.
Жил Виальба со своим штабом и охраной в отеле «Калета», как раз напротив нашей виллы, и очень любил в свободное время захаживать к нам. Виальба был весьма разносторонне образованным человеком, и беседа с ним всегда доставляла удовольствие. Я тоже очень любил эти частые посещения Виальбы, правда, по другой причине: дело в том, что, кроме охраны, Виальба содержал еще и секретаршу по имени Маруха (уменьшительное от имени Мария, соответствующее русскому Маруся). Это была очаровательная испаночка лет двадцати двух – двадцати трех, с точеной фигуркой и огромными черными глазами. Пока полковники с помощью нашей многотерпеливой Маши Левиной вели оживленную беседу на военные темы, я, используя свой скудный запас испанских слов, а главное, свои фортепианные таланты, развлекал Маруху.
Надо сказать, что, несмотря на все прилагаемые мною усилия, наш роман двигался черепашьими темпами – в основном из-за моего незнания языка, и именно по этой причине я так и не возымел окончательного успеха у вскружившей мне голову Марухи (о чем несколько ниже).
Во время частых поездок на фронт Виальба любил пересесть в машину Киселева для беседы. Обычно я садился с шофером, а сзади садились оба полковника, сжав между собой бедную Машу Левину, и вели с ее помощью оживленную беседу. Однажды Виальба решил блеснуть глубоким знанием русских воинских званий и, хитро улыбнувшись, заявил Киселеву, что знает, как перевести на русский язык испанское слово «коронель» (полковник), и под дружный хохот всех присутствующих, сказал, что «коронель» в русском переводе будет – атаман. Несмотря на все наши протесты и попытки объяснить ему значение слова «атаман», Виальба все же иногда величал так Василия Ивановича. В общем, Виальба был весьма общительным, незлобивым и, на мой взгляд, честным офицером; у меня остались о нем самые лучшие воспоминания.
Идем мы однажды с шифровальщиком Васей Бабенко по коридору штаба и разговариваем по-русски. Вдруг подходит к нам человек в сером спортивном костюме, синем берете, с громадной испанской «пистолей» Астра в кобуре и, встав во фрунт, говорит на чистейшем русском языке: «Разрешите представиться, бывший ротмистр Врангелевской армии, ныне боец республиканской интербригады Владимир Филиппович Базилевич». Обрадовавшись земляку, мы затащили его к себе, где за обедом он поведал нам свою одиссею.
Родом он был из Ростова-на-Дону, сын профессора университета. В шестнадцать лет (в 1915 году) бросил гимназию и убежал на фронт, где, попав в команду разведчиков, быстро отличился, получил Георгиевский крест и, пройдя школу прапорщиков, стал офицером. Золотые погоны, шпоры и весь прочий офицерский антураж быстро вскружили голову этому юному головорезу, и революцию 1917 года он принял явно недоброжелательно. Когда разъяренные притеснениями наиболее реакционной части офицерства солдаты сорвали с него кресты и погоны, Базилевич счел себя крайне обиженным и подался со своими дружками-офицерами на Дон. По молодости лет, поддавшись белогвардейской пропаганде, он уверовал, что спасение России возможно только с восстановлением монархии, или, по крайней мере, буржуазной республики, причем даже Керенский казался ему слишком «красным».
Базилевич участвовал во многих боях, в том числе и в знаменитом «ледяном» походе Корнилова из Ростова в Екатеринодар
[125], за что получил чин ротмистра и орден «Тернового венца», выпущенный в очень малом количестве (представлял из себя меч в терновом венце, на георгиевской ленте).
Под Каховкой Базилевич получил тяжелое ранение и, будучи в госпитале в Севастополе, под влиянием тяжелой депрессии поддался уговорам друзей-офицеров – эмигрировал. Начались скитания по белу свету: без денег, без специальности, без родины. Лагеря в Галлиполи, Болгарии, Чехословакии, Франции. Его бывшему начальству, помышлявшему только о своей шкуре, такая голь перекатная скоро стала обузой, и он был полностью предоставлен самому себе. Познакомился в Праге с молодой девушкой – русской эмигранткой, потерявшей родителей (бывших чиновников в Царской России), женился на ней, и начали они мыкать горе на чужбине вдвоем. Какие только специальности он не менял: грузчик, штукатур, маляр, шофер такси, но из крайней нужды, доходившей иногда до отсутствия крова над головой и длительной голодовки, выбраться не удавалось. Порой даже мелькала мысль завербоваться в так называемый «Иностранный батальон» (наемные войска в экваториальной Африке были единственным местом, куда более-менее охотно брали русских эмигрантов), лишь бы только наесться досыта. И только мысль о жене и появившихся детях не давала ему этого сделать.
Даже в сравнительно сытые дни неравноправное положение эмигрантов ощущалось сполна. Висит, например, объявление: «Требуется штукатур». Приходит наниматься, предъявляет свой нансеновский паспорт, а подрядчик говорит: «15 франков в день». – «Позвольте месье, вы ведь платите всем за такую работу по 25 франков в день?». – «Да, но это же французы, а если вам не нравится, поезжайте в Россию, там вы точно будете получать больше». Что ж, кормить детей надо, идешь работать за 15 франков в день, а французские рабочие еще считают тебя штрейкбрехером, сбивающим расценки за работу.
Когда начал организовываться «Союз возвращения на Родину»
[126], Базилевич записался туда одним из первых. Но процедура получения разрешения для возвращения на Родину длилась очень долго, и разрешение на въезд в СССР получали пока считаные единицы. Но вот началась Гражданская война в Испании и негласно было объявлено, что эмигранты – участники войны в Испании на стороне Республики получат возвращение с семьями на Родину вне очереди.
И вот, оставив семью, обеспеченную мизерной пенсией от Испанской республики, в Париже, Базилевич уже в Испании, на Южном фронте – в Малаге, где мы его и встретили. С согласия Киселева он был прикомандирован к группе Спрогиса и с тех пор находился при миссии. Участвовал во многих боевых операциях, показал себя храбрым бойцом и отличным товарищем, был восстановлен в гражданстве СССР и представлен к награждению боевым орденом, но, к сожалению, погиб во время выполнения очередного задания. Память об этом много видевшем и пережившем человеке, часто, особенно в молодости, заблуждавшемся, но всю жизнь остававшимся сыном своей Родины, не должна быть потеряна.
С правого фланга нашего сектора к нам примыкал соседний Хаенский сектор, с центром в городе Хаен. Соседи с целью установления оперативных контактов часто приезжали к нам. Советским военным советником этого сектора был также полковник Красной Армии Василий Иванович Кальман. Ниже среднего роста, лет за сорок, с гладко бритой, как у Киселева или Хрущева, головой, такой же, как и Киселев, участник империалистической и гражданской войн, Кальман был весьма эрудированным командиром, и дела у него в секторе шли неплохо. Не повезло ему с переводом с испанского на русский и обратно: ввиду крайнего дефицита переводчиков, а также потому, что Хаенский сектор, по-видимому, не считался особо важным, переводчицы ему не досталось.
