Транспортная флотилия, окончившая свое формирование еще весной этого года, пополнила запасы и могла в любой момент приступить к перевозке и высадке десантного отряда.
Одним словом. В Черном море все было готово к проведению операции. Ожидали лишь повеление Государя».
Далее А.Д. Бубнов, говоря относительно судьбы этих проливов, в своих воспоминаниях констатировал:
«По окончании Первой мировой войны и заключении Версальского мирного договора была созвана в 1922 г. в Лозанне конференция для решения вопроса о проливах, на которых руководящую роль играла Англия. И вот та самая Англия, которая в 1915 г., когда ей была необходима помощь России для борьбы с Германией, дала свое письменное согласие на оккупацию Россией проливов, т.е. на наиболее выгодное для русских решение вопроса о проливах, – эта самая Англия теперь, когда Россия, утратившая свой престиж, была ей больше не нужна, настояла на самой невыгодной и опасной для нас форме решения вопроса – на нейтрализации и интернационализации проливов.
Англия и иже с ней воспользовались первым благоприятным моментом, чтобы схватить Россию за горло, ибо стремление бывших союзников России к интернационализации проливов объясняется не чем иным, как их желанием подчинить себе Россию в политическом отношении и ослабить ее вес в международных отношениях». (Бубнов А.Д. В Царской Ставке. М., 2002. С. 114–115, 126.)
Каждый здравомыслящий читатель, читая эти строки мемуаров, задается невольным вопросом: почему русские не осуществили захват Босфора в 1916 г., как это планировалось моряками? Ответ находим все в тех же воспоминаниях А.Д. Бубнова: «Однажды в начале войны, за завтраком в вагоне-ресторане у великого князя Николая Николаевича, мой сослуживец В.В. Яковлев и я, сидя за одним столиком с генерал-квартирмейстером Даниловым, завели с ним разговор о решении вопроса о проливах, на что он нам ответил: “Об этом поговорим, когда будем на Одере”, иными словами, после победы над Германией. Этой же точки зрения держался впоследствии и начальник штаба Верховного главнокомандующего генерал Алексеев, считая Босфорскую операцию ненужной затеей, способной лишь отвлечь войска от главного театра войны и тем затруднить эту победу.
Но так как Государь был горячим сторонником Босфорской операции, а министр иностранных дел Сазонов на ней настаивал, генерал Алексеев не отвергал ее категорически, но ставил для своего на нее согласия такие, по мнению нас, моряков, необоснованные требования, кои были невыполнимы. Так, он считал, что для исполнения Босфорской операции необходима целая десантная армия силой в три с половиной – четыре корпуса, между тем транспортная флотилия была не в состоянии перевезти в должный срок столь многочисленную армию и обеспечить после высадки ее снабжение». (Бубнов А.Д. В Царской Ставке. М., 2002. С. 136.)
Государыня Александра Федоровна продолжала в своих письмах сообщать супругу различные новости и настойчиво делиться советами Друга. Так, например, в своем послании от 25 июля она указывала:
«Мой дорогой, любимый муженек!
Погода непостоянная – то светит ярко солнце, то снова набегают темные тучи. Я остаюсь пока в постели, так как у меня сильно расширено сердце, я чувствовала это все эти дни – слишком переутомлялась, а потому сегодня весь день буду отдыхать и только вечером пойду к Ане, чтоб повидать нашего Друга. Он находит, что, во избежание больших потерь, не следует так упорно наступать – надо быть терпеливым, не форсируя событий, так как в конечном счете победа будет на нашей стороне, – можно бешено наступать и в 2 месяца закончить войну, но тогда придется пожертвовать тысячами жизней, – а при большей терпеливости будет та же победа, зато прольется значительно меньше крови». (Переписка Николая и Александры Романовых. 1915–1916 гг. М.; Л., 1925. Т. IV; Платонов О.А. Николай Второй в секретной переписке. М., 2005. С. 558–559.)
По воспоминаниям великого князя Александра Михайловича о положении дел на фронте и в тылу страны: «С наступлением лета 1916 года бодрый дух, царивший в нашем теперь хорошо снабженным всем необходимым фронте, был разительным контрастом с настроениями тыла. Армия мечтала о победе над врагом и усматривала осуществление своих стремлений в молниеносном наступлении генерала Брусилова. Политиканы же мечтали о революции и смотрели с неудовольствием на постоянные успехи наших войск. Мне приходилось по моей должности сравнительно часто бывать в Петербурге, и я каждый раз возвращался на фронт с подорванными моральными силами и отравленный слухами умом.
“Правда ли, что царь запил?”
“А вы слышали, что Государя пользует какой-то бурят, и он прописал ему монгольское лекарство, которое разрушает мозг?”
“Известно ли вам, что Штюрмер, которого поставили во главе нашего правительства, регулярно общается с германскими агентами в Стокгольме?”
“А вам рассказывали о последней выходке Распутина?”
И никогда ни одного вопроса об армии! И ни слова радости о победе Брусилова! Ничего, кроме лжи и сплетен, выдаваемых за истину только потому, что их распускают высшие придворные чины.
Можно было с уверенностью сказать, что в нашем тылу произойдет восстание именно в тот момент, когда армия будет готова нанести врагу решительный удар. Я испытывал страшное раздражение. Я горел желанием отправиться в Ставку и заставить Ники тем или иным способом встряхнуться. Если Государь сам не мог восстановить порядка в тылу, он должен был поручить это какому-нибудь надежному человеку с диктаторскими полномочиями. И я ездил в Ставку. Был там даже пять раз. И с каждым разом Ники казался мне все более и более озабоченным и все меньше и меньше слушал моих советов, да и вообще, чьих бы то ни было». (Великий князь Александр Михайлович.Воспоминания. М., 1999. С. 259–260.)
Цесаревич Алексей Николаевич 22 июля записал в своем дневнике:
«Был в церкви. Писал 2 письма: Маме и Жилику. Завтракал со всеми. После завтрака пришел Макаров и потом новый кадет [Василий] Агаев (Симб[ирский] К[адетский] [Корпус]). Были на прогулке с Папой. Обедал с кадетами в 5 1/2 ч. Потом поехали в кинема. Читал и слушал П.В. П[етрова]. Лег рано. А[лексей]». (ГА РФ. Ф. 682. Оп. 1. Д. 189. Л. 209.)
На следующий день цесаревич Алексей Николаевич 23 июля продиктовал запись в дневнике, и она сделана чужой рукой: «По моей просьбе запись эту делает П.В. П[етров]. С утра слегка ноет рука. Письмо Маме я еще мог написать, но лежа в постели, да еще вечером, не могу писать сам. Получил письмо от Жилика. П. В. П. оставался у меня с утра до вечера и много читал. Играл в военно-морскую игру и в “Nain Jaune” с Голым, П. В. П. и С[ергеем] Петр[овичем] [Федоровым]. Инженер с «Десны» сломал себе ногу. Чакробон (правильно Чакрабон, принц Сиамский. – В.Х.) просится у Папа на войну. Дождь перестал только к вечеру. Рано лег. Заснул не знаю». (ГА РФ. Ф. 682. Оп. 1. Д. 189. Л. 209.)
Протопресвитер военного и морского духовенства Г.И. Шавельский отмечал в рукописных воспоминаниях свои наблюдения за цесаревичем: «Летом 1916 г. почти ежедневно Алексей Николаевич в городском саду около Дворца производил военное ученье со своей “ротой”, составленной из местных гимназистов его возраста. Всего участвовало в этой игре до 25 человек, и среди них два еврейчика. В назначенный час они выстраивались в саду и, когда приходил Наследник, встречали его по-военному, а затем маршировали перед ним.
